Зимний дождь - [61]

Я приступил к Иллариону Матвеевичу опять. Долго говорил с ним вокруг да около, он соглашался — комсомольские свадьбы нужны, но женить так своего сына не решался.

— Тут нужно обдумать, обмозговать все, — крутился он. — С Матреной, матерью невесты, посоветоваться…

— С ней мы уже говорили, она сказала, как захотят молодые, — сообщил я Котлярову.

Он еще что-то выдумывал, никак не соглашался. Наконец не выдержал, признался:

— Может, ты, Геннадий Петрович, и осудишь нас, только не выгодная будет для дома такая свадьба. Водки, закуски уйдет аж больше, а подарков на шиш. Им ведь жить начинать надо. Сюда, домой-то, пригласим родственников побольше, и с пустыми руками никто не придет, кто овечку подарит, кто чашки-ложки. А в клубе что им дадут: сосочки-расчесочки? Тут ведь семья начинается, — как бы жалея, что это происходит, закончил он.

— Ну что вы? Они же оба работают, им колхоз такие подарки купит! — вгорячах пообещал я.

— Писали в «Ударнике» про одну свадьбу такую, — сразу подобрел Илларион Матвеевич. — Точно, шифоньер колхоз купил, кровать двуспалку, зеркало… Ну так я-то просить не пойду, неудобно, — развел он руками. — А если ты, Геннадий Петрович, на себя это берешь, можно и в клубе. Религия, конечно, опиум, показать надо молодежи, что и без иконы не хуже.

Обговаривать с председателем колхоза я не спешил — Котляров его приятель, так что все обещало быть нормальным. Да и других дел хватало — ездил покупать молодым обручальные кольца, проводил репетиции с хором девушек, разучивали свадебные и просто подходящие для этого случая песни. И вот дотянул. Утром Комарову позвонили из района, он сел в свой «газик» и укатил, а мне пришлось целый день караулить его, узнавать, когда он обещал вернуться.

— Уж не хвилармонию ли хочешь у него вытребовать? — посмеивался Фома Иванович, когда я появился в третий раз. — Гляжу, прямо горит… А когда будет, откуда ж мне знать, как в районе управятся с ним? Садись вон рядом с Ольгой Афанасьевной, погутарь, примерно, — бухгалтер кивнул на раскрытую дверь председательской приемной.

Там в углу, прислонясь к косяку окна, дремала Ольга Громова. Увидев меня, поманила пальцем и зашептала:

— Ты чего к нему?

— По делам клуба кое-что попросить.

— Я думала чего-нибудь такое, — она сразу потеряла ко мне интерес и опять начала дремать.

Но вскоре заерзала на стуле, тронула за рукав:

— Слышь-ка, я-то хочу попросить, чтобы продал он нам телушку. Уж и приглядела я. Хорошая телка, от молочной коровы… Павел-то у меня больной желудком, ему без молочка, без сметанки нельзя. Надо обзаводиться. Сколько же с фермы в грелке-то носить? Не ровен час греха наживешь. А без молока нельзя. Он, Павел, только на молоке и держится. Теперь вот внук родился, и ему скоро нужно будет… Даст, нет ли, как думаешь? — доярка выжидательно глядела мне в глаза.

— Кто его знает, — уклончиво пожал я плечами.

— Дык нельзя ж нам без коровки-то! — повысила она голос. — Пойми ж ты…

— Понимаю, — согласно качнул я головой.

Ольга помолчала, пошарила в кармане фуфайки, нашла завалявшееся тыквенное семечко, бросила в рот, шелуху сплюнула в кулак и, не найдя, куда выбросить ее, сунула в тот же карман.

— Правду говоришь, что дело у тебя к председателю не секретное? — опять повернулась ко мне Ольга. — Я к чему спрашиваю? — пояснила она. — Может, вместе зайдем, как появится он? Все, глядишь, какое слово скажешь. Грамотный человек все ж… Я ить только на ферме горластая, а в конторах все слова начисто забываю. Как костью давлюсь…

Во дворе бесился ледяной ветер, исхлестывал стены мелкой водяной пылью, протяжно нудил в водосточной трубе. Серая мгла затянула небо, закрыла крыши домов и деревья — неуютно в такую пору в нашей станице.

Я прочитал все газеты и, закрыв глаза, сидел, думал. Лезли в голову мысли о городе, вспомнились ребята-журналисты. Если сегодня там тоже такая погода, вечером они непременно пойдут в подвальчик Дома архитектора, неторопливо будут пить черный кофе с коньяком и обсуждать проблемы… Подумалось еще, что в газете, наверное, как всегда, есть вакантные места. И редакционная толчея, и вечера в подвальчике показались вдруг чем-то радужным, увиделись почти как счастье, безрассудно потерянное мной. Я защищался от этих мыслей и напоминал себе, как в городе, в том же Доме архитектора, нередко тосковал по тихим заснеженным улицам, по сельской тишине.

Ольга зашевелилась, привстав, заглянула в бухгалтерию:

— Иваныч, сколько там, на часах?

— Семнадцать минут восьмого, — отозвался Бородин.

— Туды т-твою растуды, — заругалась Ольга, — опоздала на дойку! Надо бежать. — Вскочила и в дверях напустилась на бухгалтера. — Ты же тут сидишь, я и думаю, что еще рано…

— Мне теперь весь месяц тут сидеть до полночи, — коротко вздохнул Фома Иванович. — Годовой отчет… И зашелестел бумагами.

В десятом часу вечера я опять встретился с Ольгой. Сгорбившись, пряча лицо от ветра, она шла по дороге к дому.

— Ну поймала! — сообщила она, кивнув в сторону правления. — Поговорили…

— Дал разрешение?

— Догнал да еще добавил, — зло махнула рукой доярка. — Говорит, когда мы из вас и частные, и собственные астинкты вытравим? Иха-ха, — покачала головой Громова, — чужой человек, он и есть чужой. Теперь чего же, — она остановилась, словно советовалась со мной, — надо вторую грелку покупать. И под фуфайку хоронить не буду! — пригрозила она, потрясая кулаком.