Зимний день - [15]

Когда она проходила мимо швейцара, тот молча подал ей хранившееся у него за обшлагом ливреи письмо с адресом «живчика», а она бросила ему трехрублевый билет и села в сани, тронув молча кучера пальцем.

– Инда земли не видит от слез! – заметил своему собеседнику швейцар. – А ему хоть бы что!

– Да, нонче себя мужской пол не теряют напрасно.

11

Молодой Валериан собственноручно запер дверь за дамою и, возвратись в гостиную, вынул из кармана панталон скомканные деньги и начал их считать.

Из-за двери, на которую Валериан указал гостье, в самом деле послышался голос его матери. Она спросила:

– Ты что-то делаешь?

– Да я уж сделал.

– Ты можешь купить «промышленные»: все уверяют, что они к весне сыграют вдвое.

– Maman, я знаю кое-что повыгоднее.

– А что такое, например?

– Ну, мало ли! Теперь ведь посыпают персидским порошком ростовщиков, и даже наш «взаимный друг» Michel окочурился… В их место нужно же нечто новое.

– Вот то и есть, но что же именно?

– Ах, maman! Это возможно только тому, кого, как меня, считают беззаботным мотом, у которого нет ничего за душою.

За дверью что-то резали и положили ножницы.

– Вы, maman, что-нибудь шьете?

– Да, мой сын, я зашиваю свои дыры, я чинюсь… подшиваю лохмотья, которых не хочу показать моей горничной.

– Это, maman, очень благоразумно и благородно.

– Но неприятно.

Юноша хотел что-то ответить, но промолчал, и только кадык у него ходил, клубясь яблоком.

За дверью опять послышалось, как что-то отрезали ножницами и снова положили их на место, и в то же время хозяйка сказала:

– Я думаю, что ты гораздо больше бы выиграл, если бы помог дяде Захару поправить увлечения его молодости. Лука это наверное бы оценил и стал бы принимать нас.

– Очень может быть, maman, но я ведь не самолюбив и не падок на то, чтобы хвалиться, где меня принимают.

– Но он бы тебе просто дал много денег.

– Что ж, я очень рад, но только как это сделать?

– Надо взять бумагу, которой боится дядя Захар.

– То есть, милая мама, ее ведь надо украсть!

– У тебя такая грубость, что с тобой нельзя говорить.

– Maman, я ничего не грублю, а я только договариваю то, что надо сделать.

– Неправда. Эта женщина сама все тебе сделает.

– Э-э! ошибаетесь! Эта женщина есть превосходный агент и превосходный математик, но ее же не оплетеши.

– Однако же она считает тебя игроком и мотом.

– Да, maman, но я употребляю очень большие усилия, чтобы устроить себе такую репутацию, только из-за того, что это должно сослужить мне службу при новом курсе.

– Сказать по совести, я ничего не понимаю, для чего это нужно.

– А кажется, что проще! Все уже вкусили «доблего» жития, и оно, наконец, надоело… Что делать? Род людской неблагодарен и злонравен… Felicitas temporum[45] откланивается… Нужен реванш… есть потребность в реакции…

– И что же будет в реакции?

– Это, maman, еще неясно, но известно всем, что явления не повторяются, а после дождичка бывает ведро, и потому прослыть мотом и кутилой теперь все-таки выгодно – это значит обнаружить в себе известную благонадежность, которая пригодится очень скоро.

– А вы уже на все готовы!

– Как же вы хотите иначе? Ведь мы же так и натасканы, чтоб быть на все готовыми.

– Скажи, однако, как не мудрена ваша мудрость!

– Ах, maman, что такое нам мудрость? Уж фельетонисты, и те где-то вычитали и повторяют, что «блага мудрость с наследием», а ведь вы с папашею нам наследия не уготовили.

– Христианские родители и не обязаны снабжать вас наследием.

– Нет-с, извините-с, обязаны!

– Где же это сказано?

– А вот в «премудрости Павла чтение», на которое любят ссылаться; там это и сказано: «не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей».

– Это что-нибудь из толстовского, в простом этого нет!

– Извините-с! Не угодно ли посмотреть в самом в простом второе послание к коринфянам двенадцатая глава?

– Откуда ты все это знаешь, где и какая глава?

– Га! Я интересуюсь-с! Я хочу этим побить Толстого!

– Так и бей! Это прекрасно тебя выставит.

– Позвольте-с, – придет время.

– Какого еще надо время: он надоел.

– Прекрасно-с, но ничего не надо делать даром… Из их похвал не шубу шить. С тех пор как изобретены денежные знаки, за всякие услуги надо платить: я из руки выпускаю услугу, а ты клади об это самое место денежный знак.

– Но ты бы мог и получить наследие.

– Ах, вам все не идет из головы дядя Лука!

– Именно не идет.

– Ну, я вас успокою: с наследством этим все кончено: «оставь надежду навсегда!»[46]

– Ты этого не можешь знать.

– Нет, знаю. Я это купил, родная, у нотариального писаря. Все отдано на «питательные учреждения» и «открытое научение».

– Ты шутишь!

– Нисколько-с.

– А Лидия?

– Ей не нужно; она не хочет возбуждать зависти и ссор, и отказалась.

– Вот дура!

– И вредная! не отдала родным!

– Но этого нельзя допустить!

– Не надо бы-с!

– Что ж делать?

– Надобно спасаться, чем знаете, хоть даже чудом!

– Теперь ты веришь в чудо?

– О да, maman!.. Я верю во все, во что угодно: я жить хочу.

И жить, я чувствую, я буду!

Хоть чудом, – о, я верю чуду!

Я вам даже нечто и больше скажу, но это между нами.

– Пожалуйста.

– Надо проводить нового чудотворца.

– Какие пустяки!

– Нет-с: это надо. И у меня такой есть!