Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки - [79]

— Мне такие кровати не нравятся!

— Глупыш, стоит только руку протянуть…

— Протянутой рукой ты не отделаешься, моя развратница!

Ужинали мы в предосудительной роскоши — жаренные на огне американские омары, белое вино — много белого вина, чтобы глазки моей Мэри заблестели, потом я усиленно подливал ей коньяк, пока у самого в голове не зашумело. Именно Мэри вспомнила номер нашего кукольного домика и смогла нащупать замочную скважину. Я был не настолько пьян, чтобы не попытаться ее совратить, хотя если бы она была против, то уклонилась бы с легкостью.

После, изнывая от неги, она положила мне на правое плечо голову, улыбнулась и принялась тихонько позевывать.

— Тебя что-то тревожит?

— Какая забота! Грезишь наяву.

— Ты изо всех сил стараешься сделать меня счастливой. И это не дает мне покоя. Тебя что-то тревожит?

На пороге сна случаются необъяснимые озарения.

— Да, тревожит. Теперь довольна? Не вздумай никому рассказывать: небо падает на землю, и кусочек прищемил мне хвост.

Она сладко уснула с улыбкой античной богини на губах. Я высвободил руку и встал между кроватями. Дождь стих, с крыши стекала вода, и четвертинка луны отражалась в миллиарде капель.

— Beaux rêves[36], моя дражайшая возлюбленная. Не дай небу на нас упасть!

Хотя кровать была первоклассная и сверхмягкая, я лежал и смотрел на узкий серп среди набегающих с моря облаков. И слушал зловещий крик выпи. Я скрестил пальцы на обеих руках. Двойной крест на удачу. На хвост мой упала лишь горошина.

Если на рассвете и гремел гром, я его не услышал. Меня встретили золото и зелень, темный вереск и светлый папоротник, желто-красный мокрый песок дюн и сверкающий, как чеканное серебро, Атлантический океан. Скрюченный старый дуб возле нашего домика зарос у корней лишайником, ребристым по краям и жемчужно-серым. Между кукольных домишек вилась гравиевая дорожка, ведущая к крытому дранкой бунгало. Там продавали открытки, марки и сувениры; а еще там находились контора и обеденный зал с синими скатертями в мелкую клетку, где мы, куклы, могли столоваться.

Управляющий сидел у себя в кабинете, просматривая какой-то список. Я обратил на него внимание, еще когда мы заселялись: волосы сальные, на лице щетина. Продувной и нахальный, он вдохновился нашим веселым видом и так жаждал, чтобы мы оказались тайными любовниками, что я едва не записал нас в регистрационный журнал как мистера и миссис Смит. Он выискивал грех, будто вынюхивая что-то, как крот своим длинным чутким носом.

— С добрым утром, — сказал я.

Он навел на меня свой нос:

— Как спалось?

— Прекрасно. Скажите, могу ли я отнести моей жене поднос с завтраком?

— Еда подается только в столовой, с семи тридцати до девяти тридцати.

— Я могу отнести и сам…

— Это против правил.

— Неужели нельзя их нарушить разок? Сами знаете, как оно бывает. — Я бросил ему намек, потому что не хотел обманывать его ожиданий.

Радость управляющего стала достаточным вознаграждением. Его глаза заблестели, нос задрожал.

— Немного смущается, да?

— Ну, сами знаете, как оно бывает.

— А что скажет повар?

— Передайте ему, что на туманной вершине чайной горы его ждет доллар.

Повару-греку доллар показался достаточно привлекательным. Вскоре я уже тащил огромный, накрытый салфеткой поднос по гравиевой дорожке, затем поставил его на грубо отесанную скамейку, чтобы нарвать букетик крошечных полевых цветов для украшения королевского завтрака моей голубки.

Похоже, она не спала и все же как ни в чем не бывало открыла глаза и воскликнула:

— Пахнет кофе! Ах! Ах! Какой чудный муж… и цветочки! — И все прочие восторженные возгласы, которые никогда не утратят своего очарования.

Мы поели, покофейничали раз и другой, моя Мэри встрепенулась в кровати и стала выглядеть куда более юной и невинной, чем ее дочь. И каждый из нас почтительно отозвался о том, как хорошо мы поспали.

Мое время пришло.

— Устройся поудобнее. У меня новость, одновременно грустная и веселая.

— Отлично! Ты прикупил океан?

— Марулло в беде.

— Что?!

— Давным-давно он прибыл в Америку без спросу.

— Ну и что?

— Теперь его просят покинуть страну.

— Его депортируют?

— Да.

— Это ужасно!

— Нехорошо вышло.

— Что же нам делать? Что ты будешь делать?

— Игра окончена. Он продал магазин мне, точнее, тебе. Деньги ведь твои. Ему нужно превратить собственность в наличные, а меня он любит, поэтому отдал мне магазин почти даром — всего за три тысячи долларов.

— Ужас какой! Неужели ты теперь — владелец?..

— Да.

— Ты больше не продавец! Не продавец!

Она упала лицом в подушки и разрыдалась, всхлипывая и содрогаясь всем телом, как рыдал бы раб, с которого сняли ошейник.

Я вышел на крыльцо кукольного домика и сидел на солнышке, пока она не успокоилась, потом она умылась, расчесала волосы, надела платье, распахнула дверь и позвала меня. И она изменилась, она всегда меняется. Слова не понадобились. Мне все сказала гордая посадка головы. Теперь она могла держать ее гордо. Мы снова принадлежали к благородному сословию.

— Мы можем как-нибудь помочь мистеру Марулло?

— Боюсь, что нет.

— Как это произошло? Кто его разоблачил?

— Не знаю.

— Он хороший человек. С ним нельзя так поступать. Как он справляется?