Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки - [49]

Перед закрытием я позвонил Мэри.

— Голубиная пушинка, я немного задержусь.

— Не забудь про ужин с Марджи в «Формачтере»!

— Я помню.

— Насколько задержишься?

— Минут на десять-пятнадцать. Хочу пройтись и посмотреть на земснаряд в гавани.

— Зачем?

— Подумываю его прикупить.

— Фи!

— Рыбки взять?

— Только если попадется хорошая камбала. Остальная рыба ушла.

— Ладно, пойду и я.

— Не очень-то прохлаждайся! Тебе еще купаться и переодеваться. Все-таки в ресторан идем!

— Не буду, моя прелестница, моя красавица! Мистер Бейкер устроил мне разнос за то, что позволил тебе потратить тысячу долларов.

— Вот же старый козел!

— Мэри-Мэри! И у стен есть уши.

— Пускай засунет свои наставления сам знаешь куда!

— Вряд ли у него получится. К тому же он считает тебя бестолочью.

— Кем-кем?

— А я — размазня, слюнтяй и все в таком духе.

Она звонко расхохоталась, и от удовольствия мое сердце пошло мурашками.

— Скорее домой, милый, — сказала она. — Скорее домой!

И каково это вынести мужчине?! Повесив трубку, я обмяк и взмок от счастья, если такое бывает одновременно. Я попытался вспомнить, как жил без Мэри, и не смог, попытался представить свою жизнь без нее и не смог этого даже вообразить, за исключением того, что мир окрасился бы в траурные тона. Наверное, всем случается сочинять себе эпитафию. Моя звучала бы так: «Прощай, простофиля».

Солнце село за холмы на западе, но в небе висело огромное рыхлое облако, рассеивало и отбрасывало свет на воды гавани и за волнорез, так что пенистые гребни волн зарделись, словно розы. Сваи в воде у городской пристани стоят по три, сверху стянуты железными обручами и стесаны в форме конуса, чтобы выдерживать давление зимнего льда. На каждой неподвижно застывшая чайка — как правило, самец с кипельно-белой грудкой и серыми крыльями. Хотел бы я знать, владеют ли они своими местами и могут ли по собственному усмотрению их продавать или сдавать внаем.

У причала стояло несколько рыболовных ботов. Я знал всех рыбаков, знал их всю жизнь. И Мэри была права. Они привезли одну камбалу. Я купил пару хороших рыбешек у Джо Логана и подождал, пока он отделит филе от костей, ловко орудуя ножом, идущим вдоль позвоночника легко, будто сквозь воду. Весной тема для разговоров одна: когда придет королевский горбыль. Мы говорили так: сирень зацветет, и горбыль придет, но разве можно полагаться на поговорки? Такое чувство, будто всю мою жизнь горбыль либо еще не пришел, либо только что ушел. До чего же красива эта рыба! Изящная, как форель, чистая, серебряная как… как серебро. И пахнет хорошо. Увы, горбыль ушел. Джо Логан не поймал ни одного.

— А мне нравится рыба-шар, — признался Джо. — Забавно: называешь ее так, и никто не притронется, стоит же сказать «морской цыпленок», и покупатели за нее дерутся.

— Как дочка, Джо?

— То ей лучше, то опять тает на глазах. Сердце кровью обливается!

— Увы. Очень тебе сочувствую!

— Если бы можно было хоть как-то помочь…

— Конечно! Бедный ребенок! Вот пакет. Бросай камбалу прямо сюда. Передай дочке мой сердечный привет!

Он долго смотрел мне в глаза, будто надеялся из меня что-нибудь вытянуть, будто у меня было лекарство.

— Передам, Ит, — сказал он. — Обязательно передам.

За волноломом работал земснаряд, гигантский бур взрывал ил и ракушки, насосы перемещали грунт сквозь трубу на понтонах и выбрасывали позади просмоленного забора на берегу. Горели ходовые огни и якорный огонь, две красных лампочки обозначали, что земснаряд работает. Бледный кок в белом колпаке и переднике оперся о поручни, смотрел за борт и время от времени сплевывал в бурлящую воду. Ветер дул с моря. Он нес от земснаряда вонь ила, гниющих моллюсков и пожухших водорослей вместе со сладкими запахами поспевающего пирога с яблоками и корицей. Огромный бур величественно поворачивался, расширяя фарватер.

На парусах изящной яхты заиграл розовый отблеск заката; она приблизилась к берегу, и отблеск погас. Я побрел обратно в город, свернул налево у новой гавани, яхт-клуба и здания Американского легиона, возле ступеней которого стояли выкрашенные коричневой краской пулеметы.

В судоремонтной мастерской вовсю трудились рабочие, торопясь покрасить и просмолить лодки к надвигающемуся лету. Подготовку к новому сезону задержала аномально холодная весна.

Я прошел мимо лодок, потом по заросшему пустырю на краю гавани и медленно направился к хижине Дэнни с односкатной крышей. На случай, если он не захочет со мной встречаться, я принялся насвистывать старую песенку.

Так оно и вышло. Хижина была пуста, но я знал наверняка, будто видел своими глазами, что Дэнни лежит в зарослях бурьяна где-нибудь за старыми бревнами, разбросанными повсюду. И поскольку я был уверен, что он вернется в хижину, едва я уйду, я достал из кармана коричневый конверт, положил его на грязную койку и пошел прочь, все еще насвистывая, за исключением того момента, когда я тихо произнес: «Прощай, Дэнни. Удачи тебе!» Я снова засвистел, вышел из гавани и зашагал мимо особняков на Порлок, свернул на Вязовую улицу и добрался до своего дома — старинного дома Хоули.

Я обнаружил Мэри в самом центре урагана, медленно крутящего вокруг нее обломки, овевающего ее шквальными ветрами. Стоя в белой нейлоновой комбинации и тапочках, она управляла разгромом; свежевымытые волосы были накручены на бигуди и лежали на голове, будто помет колбасок-сосунков. Даже не припомню, когда мы ужинали в ресторане. Мы не могли себе этого позволить и давно отвыкли. От дикого ажиотажа Мэри трепетали даже дети по краям ее личного урагана. Она их покормила, искупала, раздала приказы, потом сама же их отменила. В кухне стояла гладильная доска, мои бесценные и любимые вещи были отутюжены и развешаны по стульям. Периодически Мэри замедляла галоп и бросалась возить утюгом по своему платью, разложенному на доске. Дети слишком переволновались, чтобы есть, но приказ есть приказ.