Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки - [172]

— Вполне вероятно, хотя я таких времен не помню. По-моему, эту унаследованную нами вину мы можем разрезать на части, как именинный пирог, пусть всем достанется поровну, — сказал он и замолчал. Если бы не седые усы, вылитый «Святой Павел» Эль Греко с книгой в руках. — Мои предки, конечно, были рабовладельцами, но ваши, наверно, ловили рабов и продавали их нам.

— Я из пуританского племени, а на них это очень похоже.

— Если силой принудить живое существо жить и работать, как скотина, надо и думать о нем, как о скотине, иначе, представив себя на его месте, вы просто сойдете с ума. Определите ему полочку в вашем сознании и тогда можете за свои чувства не беспокоиться. — Он перевел взгляд к реке, и на ветру его белые волосы встали дымком над головой. — Если в вашем сердце есть хоть капля добродетелей человеческих — отваги и способности гневаться, — тогда опасный зверь будет страшить вас и вам суждено всегда жить в страхе, потому что сердце ваше наделено еще умом, находчивостью и умением скрывать то и другое до поры до времени. Тогда вам остается только одно: подавить в негре эти человеческие добродетели и превратить его в покорную скотину. А если вы с колыбели внушите своему ребенку, что негр — скотина, он не будет мучиться вашими сомнениями.

— Мне говорили, будто в прежние времена добрый негр пел, плясал и был всем доволен.

— Да. А еще он бегал от своих хозяев. И довольно часто, судя по специальным законам о побегах.

— Вы не похожи на южанина. У нас на Севере представляют их несколько иначе.

— Может быть, и не похож. Но я не один такой. — Он встал и отряхнул брюки кончиками пальцев. — Да… не один. Ну а теперь я пойду к моим милым вещицам.

— Я не спросил вашего имени и сам не назвался.

— Здесь Покоится, — сказал он. — Мсье Здесь Покоится — семья у нас большая, фамилия самая распространенная.

Когда он ушел, что-то сладостное прильнуло ко мне, как музыка, если только музыка может ласкать кожу холодком.

Для меня этот день стал чем-то большим, чем просто день, и он не выдержал бы сравнения ни с какими другими днями моей жизни. Я чувствовал, что дальше ехать не следует, так как прошлую ночь спать мне пришлось мало. Я очень устал, но иной раз усталость может и посоветовать что-то и заставить действовать. Меня она заставила налить полный бак горючего и посоветовала остановиться и посадить в машину старого негра, который, тяжело волоча ноги, брел по кромке травы вдоль бетонированного шоссе. Он согласился неохотно, словно только потому, что не нашел в себе сил отказаться. Одежда на нем была мятая, поношенная рабочая куртка засалилась от долгой носки. Его темное, кофейного цвета лицо бороздил перекрест тысячи мелких морщин, ободки нижних век были красные, как у ищейки. Он сложил на коленях руки, бугристые, узловатые, точно сучья вишневого дерева, и слился со спинкой сиденья, как бы вобрав в себя контуры тела, чтобы занимать поменьше места.

Он ни разу не посмотрел на меня. Ни на меня, ни по сторонам. Но спросил сразу же:

— Не укусит, капитан-сэр?

— Нет. Он добрый.

После долгого молчания я спросил:

— Как живется-то?

— Хорошо, очень хорошо, капитан-сэр.

— Ну а что вы скажете обо всех этих делах?

Он молчал.

— Я про школы, про сидячие забастовки.

— Я ничего не знаю, капитан-сэр.

— На ферме работаете?

— Да. Сбор хлопка, сэр.

— Ну и как, на жизнь хватает?

— Я живу хорошо, капитан-сэр.

Некоторое время мы ехали молча. Дорога шла берегом; тропическая трава и деревья были жухлые и печальные после свирепых заморозков. И я сказал, обращаясь больше к самому себе, чем к нему:

— В конце концов, почему вы должны доверять мне? Вопрос — это западня, ответил — и угодил в нее ногой.

Мне вспомнился один случай — дело было в Нью-Йорке, и я вдруг решил рассказать ему об этом, но тут же раздумал, потому что увидел уголком глаза, как он отстранился от меня и прижался к дверце кабины. Однако воспоминание не хотело уходить.

Я жил тогда в маленьком кирпичном домике в Манхэттене и, будучи временно платежеспособным, держал слугу-негра. Через улицу, на углу, был бар и ресторан. Однажды зимой, в сумерках, я стоял у окна, глядя на улицу, и вдруг увидел, как из бара вышла пьяная женщина, поскользнулась на обледенелом тротуаре и упала навзничь. Она попыталась подняться, но снова упала и так и осталась лежать, пьяно выкрикивая что-то. В эту минуту негр, который служил у меня, показался из-за угла, увидел пьяную и, стараясь держаться от нее как можно дальше, тут же перебежал на другую сторону.

Когда он вошел ко мне, я сказал:

«Я видел, как ты смылся. А почему бы не помочь женщине?»

«Да ведь она пьяная, сэр, а я негр. Если бы я только дотронулся до нее, начался бы крик — насилуют! Соберется толпа, и кто мне поверит?»

«Быстро должна голова работать, чтобы так сразу смыться».

«Да нет, сэр, — сказал он. — Я уже давно эту науку прохожу — как быть негром».

И вот теперь, сидя в своем Росинанте, я, дурак дураком, пытался разрушить то, что было выработано всей жизнью.

— Больше ни о чем вас не буду спрашивать, — сказал я.

Но он беспокойно заерзал на сиденье.

— Будьте любезны, капитан, высадите меня. Я тут неподалеку живу.