Зима мира - [306]

К несчастью, ученые в большинстве были радикалами, социалистами и либералами. Едва ли среди них можно было найти хоть одного консерватора. И они считали, что открываемые наукой истины следует делить со всем человечеством, а ни в коем случае не держать в секрете, чтобы они служили одной власти или стране. И пока американское правительство было занято тем, что удерживало в тайне этот огромный проект, ученые дискутировали о том, следует ли поделиться ядерной технологией со всеми народами мира. Оппи и сам был под подозрением: единственная причина, удержавшая его от вступления в компартию, – он вообще не присоединялся ни к каким группам.

Прямо сейчас Оппи лежал на земле рядом со своим младшим братом Франком – тот тоже был выдающимся физиком и коммунистом. Оба держали куски сварочного стекла, чтобы наблюдать взрыв. У Грега и Фрунзе тоже были такие стекла. Кое-кто из ученых был в солнечных очках.

Вверх взмыла еще одна ракета.

– Одна минута, – сказал Фрунзе.

Грег услышал, как Оппи сказал:

– Господи, все эти дела плохо влияют на сердце.

Он подумал: не станут ли эти слова последними словами Оппи.

Грег и Фрунзе легли на песок рядом с Оппи и Франком. Все, держа перед глазами щитки из сварочного стекла, смотрели в направлении полигона.

Перед лицом смерти Грег думал о матери, об отце и о сестре Дейзи в Лондоне. Будет ли им его не хватать? С легким сожалением он вспомнил о Маргарет Каудри, бросившей его ради парня, который хотел на ней жениться. Но больше всего он думал о Джеки Джейкс и о своем сыне Джорджи, которому было уже девять. Ему отчаянно хотелось видеть, как Джорджи растет. Он понял, что Джорджи – то главное, для чего он надеялся остаться в живых. Как-то незаметно ребенок проник в его душу и обрел его любовь. Грег сам удивлялся, насколько сильным оказалось это чувство.

Раздался звон гонга – удивительно неуместный звук в пустыне.

– Десять секунд.

Грег почувствовал искушение вскочить на ноги и броситься бежать. Хоть и глупо это было: куда можно убежать за десять секунд? – но ему оказалось непросто заставить себя лежать на месте.

Бомба взорвалась в пять часов двадцать девять минут сорок пять секунд.

Сначала была потрясающая вспышка, невозможно яркая, никогда в жизни Грег не видел столь безжалостного света, сильнее солнца.

Потом словно жуткий огненный купол вырос из земли. С ужасающей скоростью он рос чудовищно высоко. Он достиг высоты горных вершин – и все продолжал расти, и уже вершины рядом с ним казались пигмеями.

– Господи… – прошептал Грег.

Купол принял квадратную форму. Свет все еще был ярче дневного, и отдаленные горы были так хорошо освещены, что Грег различал каждую трещину, каждую складку, каждый выступ.

Потом форма купола снова изменилась. Внизу появилась колонна, казалось – она устремилась в небо на мили, словно кулак Господа Бога. Облако бушующего огня над колонной раскрылось, как зонт, и все это стало похоже на гриб высотой в семь миль. Облако переливалось адским оранжевым, зеленым и пурпурным цветом.

Грег ощутил удар горячей волны, словно Всевышний открыл гигантскую духовку. В этот миг его ушей достиг грохот взрыва, подобно гласу трубы, возвещающей о Судном дне. Но это было только начало. Звук, напоминающий неестественно громкий раскат грома, прокатился по пустыне, глуша все прочие звуки.

Слепящее облако стало уменьшаться, но грохот звучал и звучал, невозможно долгий, такой, что Грег подумал, не начинается ли конец света.

Наконец звук стих, и облако-гриб начало рассеиваться.

Грег услышал, как Франк Оппенгеймер произнес:

– Получилось.

И Оппи ответил:

– Да, получилось.

Братья пожали друг другу руки.

«А мир по-прежнему стоит», – подумал Грег.

Но навсегда изменился.

V

Утром 26 июля Ллойд Уильямс и Дейзи отправились в муниципалитет Хокстона наблюдать за подсчетом голосов.

Если Ллойд проиграет, Дейзи собиралась разорвать помолвку.

Он с жаром отрицал, что в политическом смысле она для него обуза, но ей было лучше знать. Политические противники Ллойда завели обыкновение называть ее «леди Эйбрауэн». Избиратели реагировали на ее американский акцент возмущенным видом, словно она не имела права принимать участие в политической жизни Великобритании. Даже члены партии лейбористов стали относиться к ней по-другому и спрашивали, не хочет ли она кофе, когда все остальные пили чай.

Как Ллойд и предсказывал, ей часто удавалось справиться с возникающей вначале враждебностью – просто держась естественно и обаятельно и помогая другим женщинам мыть посуду после чая. Но было ли этого достаточно? Определенный ответ могли дать только результаты выборов.

Она не собиралась выходить за него замуж, если для этого ему придется отказаться от дела всей его жизни. Он сказал, что охотно пойдет на это, но брак, построенный на таком фундаменте, был безнадежен. Дейзи содрогалась от ужаса, представляя его за какой-нибудь другой работой – в банке или государственном учреждении, где он станет совершенно несчастным и будет пытаться делать вид, что это не ее вина. Думать об этом было невыносимо.

К несчастью, все считали, что на выборах победят консерваторы.

Кое в чем развитие событий было на руку лейбористам. Речь Черчилля про «гестапо» произвела противоположное действие. Даже консерваторы были обескуражены. Клемент Эттли, выступавший на следующий вечер в поддержку лейбористов, был спокоен и ироничен.