Зима мести и печали - [2]

– Признаешь? – в голосе охранника ленивая усмешка. – Лезь в тачку.

Окажись на моем месте крутой мэн из американского, а то и нашего блокбастера, туго пришлось бы ребятишкам. Парочка-другая эффектных приемов – и вот они уже валяются на снегу двумя еще теплыми кусками дерьма. Но восточным единоборствам я не обучен, да и что буду делать потом? Бежать мне некуда. К тому же этим пацанам известен мой адрес, значит, Гаврош окажется в их руках, а втягивать ее в свои проблемы я не намерен.

Послушно лезу в джип, дуболомы – следом. В авто обнаруживается третий персонаж – водила, молчаливое приложение к приборной доске и рулю.

Отправляемся. Не могу сказать, что настроение радужное, сердчишко колотится, как палочки ударника в момент экстаза. По-дурацки устроен человек, уж очень за жизнь цепляется, даже самую никчемную.

Тормозим. Мордовороты вываливаются из джипа, командуют:

– Приехали. Выходи.

– Что, уже кладбище? – силюсь пошутить, еле ворочая непослушным чугунным языком. Но они игнорируют мой трусливый юмор.

– Топай ногами.

Эта улица в центре города (лет с десяток назад смахивавшая на деревенскую – не хватало только коров и барахтающихся в грязи чушек) отстроена заново. На месте избенок красуются круглые и прямоугольные высотки – их угольные силуэты, утыканные светящимися оконцами, врезаются в матовую черноту неба. Наша четырехколесная махина припарковалась возле стеклянного многоэтажного цилиндра, над цокольным этажом которого сапфирово горит слово «Аргонавт», зловеще напоминая мне о недавнем прошлом.

Прозрачная дверь сама раздвигается перед нами, приглашая в холодно сияющий вестибюль. Приемная – безупречный хай-тек, торжество черного и серебристого, дерева и стекла. Зато кабинет босса смахивает на антикварный магазин, в котором царит увесистая, в завитушках, роскошь.

За столом в костюме цвета весенней травки восседает Француз.

Лет пять тому назад за ним с грохотом и лязгом затворилась камера кичи, и исчез он – казалось, уже навек – среди безликих зеков. И вот опять, как в несуразном сне, сидит передо мной – самоуверенный, ухоженный римский патриций, только обрюзг чуток. Не похудел, даже раздался, то ли по блату перепадала двойная пайка, то ли отъелся уже на свободе. Но главное – раньше ему как будто чего-то не хватало, чтобы казаться бизнесменом на все сто, а теперь вошел в самую пору, заматерел, страдания в узилище придали физиоморде законченность, силу, какая бывает у людей, хлебнувших в этой жизни всякого.

Сановное рыло бандита уродует не предвещающая приятных сюрпризов ухмылка, и я мысленно прощаюсь с белым светом и всем, что мне дорого.

– Не ожидал? – спрашивает Француз.

За моей спиной раздается долгое довольное «гы-ы-ы», это смеются бугаи. Француз тянет паузу, похоже, ожидая, что я повалюсь без чувств на дубовый паркет или начну лизать его и без того сверкающие туфли и умолять о пощаде.

Ни того ни другого я не делаю. Стою и смотрю, хотя, откровенно признаться, держусь на пределе, и голос бандита доносится до меня точно с расстояния в тыщу верст.

– В этой жизни побеждает сильнейший, – назидательно продолжает Француз. – Истина, как ни крути. Что мы сегодня имеем? Я – президент фирмы, а ты водовозка. Ниже только бомж, да и то не всякий. Чего молчишь?

– Слушаю.

– Ну-ну. Послушай. Авось поумнеешь. Перед смертью. Небось представлял, что меня законопатят пожизненно? А я всего три годочка с копеечкой отсидел. Кого надо купил, включая судью «неподкупного». У нас, милый, Фемиду можно трахать и сзади, и спереди. Почти все эпизоды отмели, а за остальное дали по минимуму. И в камере мне было славно, как у родной мамочки. Даже комфортнее. А теперь я буду судить тебя, голубарь. Суд мой скорый, но справедливый. Как предпочитаешь сдохнуть, сыч: долго и мучительно или легко: чпок – и уснешь, как ребенок?

– Пожалуй, я бы выбрал вариант номер два – если ты нынче такой добрый.

– Э, сыч, сладкий финиш надо еще заслужить. В пятницу Царя грохнули. – Француз не поясняет, о каком Царе идет речь, любая собака в нашем городе знает: президент стальной корпорации, друг-приятель мэра. Вот те на, такую гору свалили! – У нас были с ним общие дела. Твоя задача: найти того, кто Царя заказал. Подчеркиваю: не киллера – этот мне без надобности. Даю месяц сроку.

– Два.

– Он еще кочевряжится… Лады. Сегодня 29 января. Значит, крайний срок 29 марта. Ни днем позже. И учти, я шутить не привык. Мои ребятишки за тобой последят, чтоб не слинял. Хотя вряд ли сбежишь. У тебя здесь предки и бабы – бывшие и нынешняя. Ты же не хочешь, чтобы они отдали концы? Нет, ты их не бросишь. Совесть не позволит. Скорее, сам сдохнешь, верно? Совесть – твое слабое место, дружок, ахиллесова пята.

– Но ведь убийством Царя менты занимаются. А если они первыми заказчика вычислят?

– Тогда считай, что тебе повезло. Ну, попутного ветра, м-м-мразь, – посылает меня в даль светлую Француз, брезгливо кривя губы.

Выбираюсь из антикварного логова бандита. На улице стало как будто еще морознее и чернее, а я весь мокрый от пота и опустошен так, точно внутренности выскребли зазубренным ножом.

Очутившись в своей кухоньке, лезу в холодильник и достаю пиво. «Вот, – говорю себе, – и наступил твой «час Ч». Неужто последняя моя задача на этой земле – найти того, кто ухлопал Царя, капиталиста-кровососа, после смертяшки которого только чище стало на земле? И это притом, что Илюшка остался неотомщенным, а гад, убивший его, где-то жирует. Почему так несправедливо, Господи?»