Зима, которой не было - [18]

— Чем смогу, говорю же, — ответила я, утомленная всей этой беседой.

— Я напишу «ВКонтакте», и мы все еще обсудим! — крикнул друг детства вслед.

Я не ответила, а двинулась в сторону того самого переулка, где утром нас с Лесей едва не убила бабка. И чего Женька привязался? Знал бы он эту девушку из разряда тех, которых «не осталось». Он, наверное, таких ругательств-то не слышал, какие она юзает. Слепой и влюбленный, мать его. Своих проблем хватало, так затесались еще две.

Ева, Ева, что вообще происходит? И как тебе остановить этот локомотив хрени, творящейся вокруг тебя?

Крепись.

8. Ева и что-то очень странное

Иногда мне казалось, что я сдаюсь. Нет, одно дело — бросить решение задачи по математике, если никак не можешь понять ее, вырубить игру, если трудно пройти очередного босса, или дропнуть книгу на середине, если погиб твой любимый персонаж. Другое дело — сдаться, если не понимаешь, что делать со своей жизнью дальше. Плыть по течению и ждать, когда бурная река существования прибьет тебя к какому-нибудь берегу, где можно будет, смирившись, обосноваться? Бороться тяжело, а особенно тогда, когда не знаешь, что делать, если победишь.

Ночью мысли не отпускали меня. Я рефлексировала до изнеможения, каждые пять минут переворачивая подушку прохладной стороной. Закрывала глаза, а веки трепетали, никак не расслабляясь. Напряжено было и тело. Меня будто колотило мелкой нервной дрожью. Видимо, я была склонна к депрессиям, и это губительное свойство передалось мне от матери. Я думала обо всем: об Алесе и ее странностях, о Женьке и его идиотской просьбе, об отце с его странным желанием делать нашу жизнь лучше и, конечно, об Артеме. Тут уж я совсем начинала ворочаться под натиском вопросов. Я прекрасно понимала, что он пытается внести свой лейтмотив в мою жизнь не просто так. И теперь все ассоциировалось с ним — курение, дорога из школы домой, запах кофе, автомобили и даже собственный дом. Не сделает ли он мне больно? Не изменит ли жизнь в худшую сторону? Хотя куда уж хуже…

В конце концов, к трем часам ночи, не выдержав балагана в своей голове, я провалилась в сон. И казалось, что я поспала всего минуту в тот момент, когда в мою комнату зашел отец и, предупредительно растолкав, поинтересовался:

— Ева, ты не проспала? Почти восемь. Разве ты успеешь в школу?

Я с трудом разлепила веки.

Спасибо, что хоть свет не стал включать.

— Я плохо чувствую себя. Наверное, заболела. Горло режет, — соврала я, вновь закрывая глаза.

Обычно я не проявляла особенной лени, на занятия ходила регулярно, хоть и без удовольствия. Поэтому папа поколебался и ответил:

— Конечно, оставайся. Я уезжаю по делам до обеда. Привезу тебе что-нибудь от простуды. Покопайся на кухне: там должны таблетки остаться.

— Конечно, — невнятно пробормотала я.

Сквозь непрекращающуюся дремоту я ощутила отцовский поцелуй на лбу. Затем полоска света, проникавшая из коридора в мою комнату, исчезла: папа закрыл дверь.

Ничего не хотелось, кроме как добровольно отдаться зыбкой трясине сна. И моментально я так и поступила.

***

Вновь глаза я открыла около десяти утра. Сквозь узкие щели в плотных занавесках в комнату просачивались лучи февральского солнца, стрелами втыкаясь в глаза. От безнадеги я накрылась одеялом с головой, но через несколько минут, очнувшись, выползла во внешний мир как гусеница. Только я все еще была отвратительным ползающим существом — бабочка из меня так себе.

Ну, здравствуй, незапланированный выходной.

Вскоре я приняла душ, позавтракала под кривляние ведущего на музыкальном канале, убралась на кухне, затем — в гостиной. Я привыкла работать по дому в одиночку: отец редко поддерживал меня в этом, так как работал почти на износ. Но иногда я представляла, как быстро и весело проходила бы уборка, будь со мной рядом мама.

Я не помнила ее. Совсем. О том, что у меня была мать, напоминали только фотографии, сделанные давным-давно на пленочный фотоаппарат. Я часто садилась в кресло, на колени положив старый альбом. И там я видела ее — женщину с прямыми, как водопад, медными волосами и улыбкой, которая вскрывала меня, как консервный нож банку. И я роняла слезы на желатиновое покрытие снимков, трясущимися руками зажимая их края. Я не верила, уже много лет не желая признавать того, что у меня нет матери. Мне казалось, что это несправедливо, неправильно и абсолютно жестоко. Я любила ее, но при этом ненавидела. Ох, когда я попаду в ад, тогда точно с ней поквитаюсь.

На мне до сих пор болталась безразмерная футболка, которая после влажной уборки тоже по неаккуратности стала влажной. Я отправилась в свою комнату и, остановившись перед шкафом, стянула с себя вещь, в которой обычно спала. И все было как обычно, если бы в зеркале я не заметила на шее какое-то пятно. Наклонившись, я потерла его пальцами, и оно тут же поддалось, исчезло. Но мои глаза скользнули ниже артерий. В зеркальной глади я увидела саму себя, почти полностью обнаженную. Никогда не интересовалась, если честно, своим телом, а сейчас будто увидела его впервые. Худая девочка с бледной, почти как молоко, кожей, бледными веснушками и волосами, спадающими на небольшую грудь. Ладонью я коснулась темноватых сосков, заметив, что те напряглись, затем скользнула ниже, к животу. У меня была тонкая талия, выступающие ключицы и острые кости бедер, чуть ниже от которых вьющимся пушком спускались волосы, укрывающие самое сокровенное женское начало. Я смутилась — даже покраснела. Но лишь в этот момент ко мне пришло осознание того, что я взрослею. И это тело уже не принадлежало грубой девчонке, которая когда-то играла в войнушку наравне с неугомонными парнями. Это было тело юной, но взрослеющей девушки. По коже пробежали мурашки, но я продолжала пристально разглядывать себя: оборачивалась, глядела на спину, изгиб позвоночника, спускающийся к пояснице, затем вновь трогала грудь и недоумевала, как я не могла раньше этого не замечать.