Зигзаги судьбы - [22]
Медпункт представлял собою небольшой домик, в котором стояло три аккуратно заправленные койки и иногда сидела молодая медсестра, ничего не смыслившая в медицине. Уборщица каждый день мыла и без того чистый пол, и в медпункте было чисто, холодно и пусто. Если случалось что-то серьезное, вызывали по рации вертолет и пациента увозили в районный центр.
В пекарне пекли хлеб на всю деревню. Когда пекарщица уходила в запой, что случалось с регулярностью часового механизма, ее увольняли, пекарню закрывали, а хлебные формы и сухие дрожжи раздавали поровну по домам, и мы сами пекли себе хлеб. Дрожжи были большим дефицитом и у части населения вместо хлеба уходили на самогонку.
Выйдя из запоя, бывшая пекарщица устраивалась работать в детский сад на место запившей и уволенной воспитательницы. Вот так этот персонал и циркулировал в нашей замкнутой деревенской системе, и возмущаться или жаловаться куда-либо было бесполезно.
Как-то, в счастливый для деревни период работы пекарни, я отправила Машу за хлебом, дав ей 3 рубля. Маши долго не было, и я уже начала волноваться, не случилось ли чего, но тут увидела процессию, приближающуюся к нашему дому. Впереди шла Маша, нагруженная до подбородка буханками хлеба. Вид у нее был испуганный, она всхлипывала. За ней шло еще трое человек, тоже неся хлеб.
— Это что, все нам?
Маша кивнула, глотая слезы. Выяснилось, что когда подошла ее очередь, она сунула в окошко деньги и на вопрос продавщицы: «Тебе сколько?» — гордо ответила: «На все!» Хлеб стоил тогда 15 копеек, и когда продавщица начала выкладывать на прилавок двадцать буханок, Маша поняла свою оплошность и испугалась, но отказаться не решилась. К счастью, нашлись добровольцы, согласившиеся помочь ей донести хлеб до дома.
Эвенки
Иногда в Наканно появлялась своеобразная процессия: из уцелевших отдаленных стойбищ на «Буранах» прикатывало две-три семьи эвенков. Оленей сменили снегоходы — к ним были прицеплены большие деревянные сани, в которых среди шкур копошились женщины и дети. Это был их «выезд в свет», и приурочивался он к прилету самолета, привозившего товар в магазин. Накупив водки и дешевых леденцов и упившись вусмерть, взрослые члены семейства засыпали и валялись на улице кто где попало, а дети с полными карманами конфет разбредались по деревне в поисках прибежища. У всех детей уже были гнилые зубы. Наутро, кое-как протрезвев, главы семейств собирали по деревне своих жен, сестер, матерей и детей, и погрузив их в сани вместе с ящиками водки и конфет, укатывали обратно в стойбище.
Было очень печально наблюдать, как остатки этого народа деградируют и вымирают буквально на наших глазах. У них не было абсолютно никакой толерантности к алкоголю, они моментально пьянели, зависимость развивалась очень быстро.
Этот народ был выдернут из своей культуры и среды обитания и «облагодетельствован» нашей «цивилизацией».
Многие из них утратили знания и навыки, позволявшие им выживать в этих суровых условиях, забыли свой язык. Некоторым удавалось пробиться «в люди». Они заканчивали Университет Народов Севера в Петербурге и возвращались в родные места учителями или культурными работниками. Но их были единицы. Остальные не принадлежали ни к своему, ни к нашему миру и тихо спивались. Они были оторваны от своих корней и так и не освоили «нашу» культуру. Эвенкийские дети учились в школе заметно хуже. В восьмом классе у нас был ученик, который все еще читал по слогам. Его просто переводили из класса в класс. А что еще было с ним делать?
В нашей школе работала эвенкийка, звали ее Зоя Васильевна, ей было около шестидесяти лет. Она преподавала эвенкийский язык, рассказывала детям про их историю и культуру, про повадки зверей и охоту. Зоя Васильевна имела образование работника культуры и учителя и принадлежала, если так можно сказать, к эвенкийской интеллигенции. В молодости она охотилась в одиночку на медведя и до сих пор добывала пропитание охотой и рыбалкой. Жила она вдвоем со своей матерью, которой перевалило за сто лет. Это была маленькая сухонькая старушка, вся покрытая мелкой сеточкой морщинок, и не понимавшая русского языка. Она целыми днями сидела дома, скребла и выделывала шкуры, шила унты и вышивала их бисером. И надо заметить, без очков. Их дом напоминал этнический музей. Там были всякие охотничьи трофеи, рога и черепа, старинные предметы быта, украшения из бисера, шкуры, капканы, гарпуны… Мы любили приходить к ним в гости, с удовольствием общались, пили чай и слушали рассказы Зои Васильевны об их прежней жизни, быте, охоте.
Друзья, весна и новые планы
Видя, что уезжать мы не собираемся, местный народ стал относится к нам более терпимо.
Особенно близко мы подружились с одной семьей. Ольга, полная, разговорчивая и улыбчивая, преподавала музыку в школе. Она хорошо играла на аккордеоне и пела. Ее муж Иван был охотником-траппером. Бородатый, спокойный и немногословный, он воплощал в себе образ сибиряка-охотника, от него веяло уверенностью и внутренней силой. У них было четверо детей: младший — ровесник Вадиму, близнецы Миша и Люба — ровесники Маши, и старшая девятилетняя Шура, всеобщая нянька и помощница по дому. Это были очень приятные и теплые люди, приехавшие в Наканно за несколько лет до нас с Алтая. Мы стали много общаться, часто ходили друг к другу в гости, приходили к ним в баню, так как свою построили только на следующий год. Иногда устраивали музыкальные вечера дома, а в клубе с участием других местных талантов давали концерты и ставили к праздникам спектакли. Дети тоже подружились между собой. У Ивана, как и у других охотников, были свои угодья, куда он уезжал в зимние месяцы на «Буране» охотиться и ставить капканы. На участке было зимовье, где он и жил. Во время зимних каникул он взял Влада с собой, показал ему угодья и процесс охоты.
