Зигзаги судьбы - [15]
В начале декабря температура воздуха опустилась ниже -30, а порция еды уменьшилась до одной столовой ложки почти сырой крупы раз в день. Миски были алюминиевые, и при слизывании этой крупы у лисиц язык примерзал к миске. Пытаясь освободиться, лисы вырывали себе часть языка, и он так и оставался примерзшим к миске. Потом они сидели в углу клетки, с ввалившимися от голода глазами, и по грудке изо рта струилась кровь. У многих лисиц полностью отмерзали передние лапы и стучали как костяшки. Это был лисий концлагерь.
Настало время забоя. Убивали током. Так же натянув на палку, лису несли к «лобному месту». Один электрод вставлялся в рот, другой — под хвост, включался рубильник, лиса дергалась и затихала. По крайней мере это происходило быстро. Сначала забили «пухлявиков». По дороге они доверчиво прижимались и лизали руки. Я вся обревелась, но сделать ничего было нельзя. Забив несколько лисиц, я поняла, что больше не могу это делать. Я стала плохо спать, по ночам снились кошмары. Ходить на работу и видеть страдающих и измученных лисиц не хотелось. Я попросила перевести меня в обработочный цех.
Обработка
В большом обработочном цехе работали одни мужчины. Работа была тяжелая и шла по 12 часов в день, практически без перерывов. Нужно было обработать более 2500 шкурок. Оплата сдельная, помимо зарплаты платили 1 рубль 22 копейки за шкурку — сколько сделаешь шкурок, столько и получишь. Мне сказали, что нужны специальные навыки, и что, вообще, я не выдержу нагрузки. Но я настояла на своем, и меня перевели. Я оказалась единственной женщиной в мужском коллективе. Приняли меня недоверчиво, презрительно и с насмешками, но увидев мое упорство, смягчились, стали учить и помогать.
К дверям цеха звероводы подносили убитых лисиц и бросали их в общую кучу. Из этой замерзшей кучи нужно было вытащить пару лисиц и занести внутрь, чтобы оттаяли. Потом лиса подвешивалась за задние ноги на веревке, и очень острым ножом делался определенным образом аккуратный разрез вдоль задних ног. Дальше, осторожно подрезая пленки, шкурку нужно было снять чулком, не повредив морду с ушами и глазами, и лапы с когтями. Следующий этап — обезжиривание. Делалось это так: к концу деревянной лавки стоймя было прикреплено остро наточенное лезвие косы острием наружу. Сидя верхом на лавке, нужно было поперечными движениями об это лезвие косы соскребать жир и пленки с внутренней стороны шкурки. Малейшее неосторожное движение, и на коже появлялся порез. Его надо было сразу зашить, пока шкурка сырая и мягкая. Порез длиной до 10 сантиметров не считался, больше 10 сантиметров — брак, цена за шкурку снижалась. Я начала учиться на плохих шкурках. Сначала дело двигалось медленно, я резала шкурки, засаливала мех по краям, резалась сама. Постепенно дело пошло на лад, стало получаться. Некоторые наши «ударники» делали по 20 шкурок за смену. Я сначала вышла на 10, потом на 15–17. Кормили нас прямо на месте. В цехе стояла печь и на ней в огромном котле нам варили густую похлебку с мясом и картошкой или уху из всякой рыбы и налимьей печенки. Есть можно было сколько угодно и когда угодно.
Печь все время подтапливалась для тепла, и похлебка всегда была горячей. В другом котле был чай или кофе. После школы к нам в цех приходил Егор, обедал из общего котла и шел домой делать уроки, играть или слушать пластинки. Ему уже было 8 лет, и он был вполне самостоятельный. Машу согласилась забирать к себе домой на вечер заведующая детским садом.
Обезжиренные и дочиста выскобленные шкурки становились мягкими и шелковистыми. Они набивались на правилки, подсыхали. Потом их разминали и, вывернув мехом наружу, запускали в крутящийся барабан с опилками, пропитанными бензином. Это был последний этап удаления жира с меха. После барабана мех расчесывали и сдавали готовую шкурку приемщику. Тот придирчиво все осматривал изнутри и снаружи, дул на шерсть, чтобы проверить, нет ли слипшихся волосков, и определял категорию качества самой шкурки и обработки.
Ободранные тушки лисиц выбрасывались на улицу и их периодически вывозили на поле за пределы фермы и сваливали в большую кучу. Над ними тучами кружились вороны. Потом это все чем-то поливалось и сжигалось.
Однажды я сильно порезала об косу большой палец на правой руке. Помазав его йодом и забинтовав, продолжила работу. На следующий день палец покраснел и распух, распухли также лимфатические узлы под мышкой, начались недомогание и озноб, поднялась температура. Я пошла в медпункт и попросила больничный, но мне его не дали, сказав, что порез пальца не является достаточным основанием для больничного. Палец болел и не заживал дней 10. У меня была слабость, иногда небольшая температура, и распухшие лимфузлы. Но постепенно все прошло. Потом мне кто-то сказал, что в рану попал трупный яд, который мог вызвать заражение крови, и, вообще, от этого можно было умереть. Но мой организм как-то сам с этим справился, и я выжила.
В декабре у лисиц начался гон, и мы стали спаривать отобранных самок и самцов. Самку подсаживали в клетку к самцу и со специальной вышки наблюдали за процессом спаривания. Если все прошло успешно, подсаживали другую самку. Это была длительная процедура, и на этой вышке мы дежурили ночами по очереди.
