Зигмунд Фрейд - [55]

Эмоционально размахивая руками, Сергей Сергеевич с волнением посмотрел на сидевших по бокам женщин.

– Я помню, как Серж Панкеев после первого же сеанса признался мне в следующем психологическом переносе. Этот еврейский жулик хотел бы «использовать меня сзади и испражниться мне на голову», – с лукавой усмешкой тихо поделился Зигмунд с Дэвидом собственными воспоминаниями о «волчьем человеке», пока его правнук искал сочувствия у женщин.

– Мой прадед вернулся в Россию другим человеком! – продолжил рассказывать свою биографию Сергей Сергеевич. – Но вскоре случилась Октябрьская революция, а через год в Одессу вошли австрийские войска. Дела шли плохо, даже чудовищно. Их имение было разорено, поэтому прадед покинул Россию и вернулся в Европу, оставив мою прабабку с ребенком на руках… Она была простой крестьянской девушкой. Мой прадед заметил ее, прогуливаясь у пруда. Она стояла на коленях с оттопыренными ягодицами у воды и стирала белье. Ее вид так возбудил его, что, даже не видя ее лица, он тут же возжелал ее с неодолимой силой. Через девять месяцев после той встречи появился на свет мой дед… От своего отца он унаследовал болезненную тягу к богохульству и страсть к ругательству, которые показались так созвучны духу того времени. Его святотатство стало лучшим примером воинствующего атеизма, а свой скверный язык он очень умело направил против врагов социализма. Новые вожди быстро обратили на него внимание. Им импонировали его прямота и бесстрашие, с которыми он клеймил врагов. Мой дед довольно скоро оказался у власти. Соратники ставили его в пример другим, но никто из них даже не догадывался, как, на самом деле, мой дед боялся своего языка. И вот однажды судьба послала ему самое страшное испытание. Его вызвал сам товарищ Сталин. Узнав об этом, мой дед не спал всю ночь, прося прощения перед Господом и взывая Его дать ему силы, чтобы ничего не ляпнуть перед Отцом народов. Когда же он предстал перед великим Вождем, то трясся как осиновый лист. Он спасся благодаря моей бабке. Она была женщиной набожной, но недалекой, и как ни странно именно она надоумила его, как справиться с грешным соблазном. Она дала ему две швейные иголки, которые он, стоя перед Вождем, незаметно вгонял себе под ногти пальцев, скорчившись от боли и прикусив язык. Товарищу Сталину, не догадывающемуся о мучительной, внутренней борьбе и самоистязании моего деда, такое раболепное, страдальческое почитание, с каким простой смертный выслушивал его речь, очень понравилось. Он похвалил моего деда за преданность общему делу и отпустил. Дед вернулся домой поседевшим на всю голову. Но этим он не только спас свою жизнь, но и обеспечил дальнейшее привилегированное существование всей своей семье. Хотя была одна досадная вещь… Его сын, мой отец, унаследовал от него тот же самый порок, как проклятие, тянувшееся от «волчьего человека». К счастью для отца, в школе все его злословие было направлено против детей врагов народа, поэтому ему это скорее вменялось в заслугу, как похвальная сознательность, а не как повод для порицания. Когда же он стал коммунистом и вошел в правящие ряды Коммунистической партии, то его злостный язык пригодился как минимум дважды. Сначала во время разоблачения культа личности Сталина под председательством товарища Хрущева, потом во времена безжалостной критики курса самого Хрущева при захвате власти товарищем Брежневым. Члены Политбюро видели в моем отце правильные задатки и возлагали на него большие надежды. Правда, однажды у отца произошел-таки прокол, который удалось замять только благодаря связям деда. Все списали на «неопытность и молодость», ставшими причинами «опрометчивой шутки» в адрес всеми любимого генерального секретаря, товарища Брежнева. И хотя поговаривали, что сам товарищ Брежнев отнесся к «остроте» моего отца с юмором, но от греха подальше «болтливого юнца» перевели в министерство легкой промышленности. Там его «особенность» оказалась весьма кстати…

Моя же жизнь поначалу складывалась трудно. Я оказался менее адаптированным к реалиям, чем мой дед и отец. Мое сквернословие и проклятия были адресованы советскому строю. Отца часто вызывали в школу, и он «не стеснялся» «срываться» на меня при директоре и учителях, я, в свою очередь, материл в ответ учение Маркса, Энгельса и Ленина, чем еще больше приводил в «бешенство» отца. Школьная комиссия шокировано наблюдала за такими бурными классовыми разногласиями в нашей семье. И только из уважения к моему отцу и деду меня не выгоняли из школы. Им было невдомек, что отец чувствовал вину за «дурную наследсвенноть», и весь этот «концерт» он устраивал, чтобы защитить меня. Дома же он становился ко мне привычно ласковым и добрым. Он умолял меня «постараться быть в одном русле с ним», чтобы никто из «этих чертовых школьных советов, администраций и номенклатуры» не смог ко мне привязаться. Я обещал ему, но каждый раз «язык мой – враг мой», как проклятый поворачивался против советской власти. В итоге меня хотели исключить из пионерской организации и предупредили, что о комсомоле я могу забыть, а стать коммунистом, как мои предки, могу и вовсе не мечтать. Мой ответный мат на их «угрозы» вызывал у меня чувство глубокого удовлетворения. Казалось, моя жизнь была загублена, но тут Советский Союз дал крен. По стране уверенно шагали перестройка и гласность. Новые приспособленцы без моего ведома зачислили меня в ряды борцов за свободу против ненавистного советского строя. Я быстро приобрел авторитет, который выгодно конвертировал в предпринимательскую деятельность. К тому же настали годы беспредела в девяностые, поэтому мой стиль разговора в бизнесе был общепринят и крайне убедителен. Но когда бизнес из криминального превратился в современный бизнес с «цивилизованным» лицом, то мне при всей моей хватке и связях стало все сложнее и сложнее показываться на людях и вести с ними дела… Но теперь… после того, что вы сделали!