Зигфрид - [6]

Часто, сидя в углу, я мечтала о том, как бы я стала помогать им, если бы вдруг разбогатела, как бы я осыпала их серебром и золотом, как бы наслаждалась их удивлением. Вокруг меня носились духи, они показывали мне подземные сокровища или дарили мне булыжники, превращавшиеся затем в драгоценные камни. Одним словом, меня занимали самые необыкновенные фантазии, и когда мне приходилось встать, чтобы помочь матери, я становилась еще более неловкой, потому что голова моя кружилась от разных бредней.

Отец всегда был зол на меня за то, что в хозяйстве я была тягостным бременем. Иногда он даже обходился со мной жестоко, и редко удавалось мне услышать от него ласковое слово одобрения.

Так мне исполнилось восемь лет, и родители не на шутку задумались, как научить меня хоть чему-нибудь. Отец полагал, что я поступаю так из упрямства и лености, из любви к праздности, короче говоря, он стал стращать меня угрозами. Но так как они оказались бесплодными, то он наказал меня жесточайшим образом, приговаривая, что побои будут возобновляться каждый день, потому что я упрямая, глупая, непослушная и ни к чему не пригодная бездельница.

Всю ночь я горько проплакала. Я чувствовала себя совершенною сиротой, испытывая к себе такую жалость, что хотелось умереть. Я боялась наступления утра, я не знала, на что мне решиться. Мне так хотелось стать ловкой, понятливой, любимой дочерью! Я была близка к отчаянию…

Когда стало заниматься утро, я потихоньку поднялась с постели и почти безотчетно отворила дверь нашей хижины.

Я очутилась в чистом поле, а чуть позже — в лесу, куда едва начали проникать первые лучи солнца. Я бежала и бежала — без оглядки, не чувствуя усталости, меня гнали страх и нежелание вновь быть униженной. Все казалось, что отец нагоняет меня и, раздраженный моим побегом, еще суровее накажет, едва настигнет.

Когда я вышла, наконец, из лесу, солнце стояло уже довольно высоко, а впереди виднелось что-то темное, окутанное густым туманом. И мне пришлось карабкаться по кручам, пробираться извилистыми тропинками между скал, и тут-то я поняла, что нахожусь в ближних горах. И с особой остротой почувствовала одиночество и страх.

Я росла на равнине и никогда не видела гор. В самом слове «горы» было что-то страшное для моего детского ума. Но вернуться назад у меня не хватило духу — все тот же страх гнал меня вперед. Я робко озиралась, когда ветер начинал свистеть в вершинах деревьев или когда в дневном уже воздухе слышались удары топора. А когда, наконец, мне встретились люди и я услыхала незнакомый говор, то чуть не упала в обморок от ужаса.

Так, томимая страхом, голодом и жаждой, я прошла несколько деревень. Я просила милостыню, а на вопросы любопытствующих отвечала уклончиво и сбивчиво.

Проблуждав дня четыре, я попала на тропинку, которая все более уводила меня в сторону от большой дороги.

Теперь скалы выглядели совсем иначе, как-то странно. Утесы громоздились на утесы, и все время казалось, что они вот-вот рухнут от малейшего порыва ветра. Я не знала, идти ли мне дальше…

Было как раз самое лучшее время года, и ночи до сих пор я проводила в лесу или в заброшенных пастушьих хижинах. Тут же мне вовсе не попадалось человеческое жилье, я не чаяла даже наткнуться на него в такой глуши.

Скалы с каждым часом становились все страшнее, не раз я проходила по краю бездонных пропастей. Наконец, и тропинки, что бежала впереди меня, не стало. Я была безутешна — плакала и кричала, и голос мой отдавался в ущельях жутким эхом. Наступила ночь, и я, выбрав себе местечко, поросшее мохом, захотела отдохнуть. Но не могла уснуть, слыша необычные ночные звуки: то рев диких зверей, то «жалобы» ветра между скал, то крик незнакомых хищных, злых птиц. Я молилась и заснула только под утро.

А проснулась, когда солнце уже светило мне в лицо. Передо мной возвышалась крутая скала, я взобралась на нее, в надежде увидеть выход из этого царства пугающих меня скал или, быть может, какое-нибудь жилище. Но, стоя наверху, я увидела, что все вокруг было таким же, как и возле меня… Стояла туманная мгла. Начинающийся день был серым, пасмурным. Вокруг не было ни деревца, ни лужка, ни кустарника, если не считать нескольких чахлых, унылых кустиков, одиноко торчащих в узких расщелинах скал.

Не могу передать, с какой тоской желала я увидеть хоть одного человека, пусть даже он и напугал бы меня. Меня терзал нестерпимый голод, я села на землю и решила умереть. Но привязанность к жизни заставила меня спустя некоторое время подняться и снова идти вперед, тяжко вздыхая и обливаясь слезами.

Наконец я так устала и силы мои настолько истощились, что я едва помнила себя. Я не хотела жить и все-таки боялась смерти.

К вечеру местность повеселела. Мысли и желания мои оживали вместе с природой, жажда жизни охватила душу.

Вдали мне послышался шум мельницы, я заторопилась, и как хорошо, как легко стало на сердце, когда я наконец действительно достигла конца голых скал. Я снова увидела перед собой леса и луга, далекие приветливые горы. У меня было такое чувство, словно я перешла из ада в рай, мое одиночество и моя беспомощность перестали казаться страшными.