Зибровский водяной. Сказы - [10]

Митьку не радовало весеннее буйство, он думал только о Янке и понимал, что сейчас, после болезни, он не в силах освободить русалку В дырявых карманах не было ни гроша, а ждать помощи в чужом городе было неоткуда.

Буднично встретил портного богатый Нижний Новгород. Белокаменные храмы тут и там рвались в небо на фоне серых домиков, а на высоком утёсе, где Ока впадала в Волгу, привольно раскинулся неприступный красавец-кремль. Кругом и днём и ночью кипела жизнь: подходили и уходили купеческие корабли, перегружался товар, в кузнях до темноты горел уголь в горнах и вразнобой стучали молоты. По дорогам сновали кареты и телеги, подводы с пшеницей, арбузами, вяленой рыбой…

По прибытии Митька поселился в Рыбном переулке, где снял маленькую комнату в подвале, но зато с окошком, и стал заниматься привычным делом – обшивал ремесленников с соседней Кожевенной улицы.

Недалеко, на Благовещенской площади, стоял деревянный балаган с похищенной Янкой. Теперь она так близко, но для Митьки по-прежнему недоступна. С нетерпением портной заработал десять копеек медными полушками и отправился в Некрасовский балаган, к своей берегине.

На входе, в пыли, стоял неприветливый детина с рыжей щетиной – он заграбастывал монеты и пропускал ротозеев вовнутрь, посмотреть на диво дивное. Когда собиралась большая толпа из любопытствующих горожан и приезжих, он весело покрикивал:

– Не толпись, всем хватит русалок! Эка невидаль – речная берегиня! Ну, есть у неё хвост, и что? Не спеши, щас сами всё увидите, лупоглазые!

– Дяденька, а она не укусит? – интересовался малец в расшитой петухами рубахе.

– Да нет, она тихая девка, – успокаивал молодец.

– Точно?

– Точно.

Когда посетители начинали суетиться и толкаться, детина менял тон на угрожающий:

– Не беспокойся, не опоздаешь! Внутри не бедокурь! А то можно и по шее схлопотать!

Митька наконец-то проскочил вовнутрь и закашлялся от спёртого воздуха. Чумазая малышня, из жалости и сострадания желая покормить бедную русалку, натаскала ей рыбы, но плотва и краснопёрка, от которых шёл несвежий дух, валялась на полу около квадратного стеклянного короба, наполненного мутной водой. В полумраке сквозь прозрачные стенки можно было увидеть хвост Янки. Сама речная дева устало облокотилась на толстое стекло и безразлично смотрела на посетителей. Никто не мог вывести её из оцепенения – ни кривляющиеся дети, ни пьяные купцы, ни наглые молодцы с молодухами, что пялятся во все глаза, гудят да ахают и охают без конца.

Бледный Митька еле-еле переставлял ноги: чем ближе он подходил с стеклянному коробу, тем труднее давался каждый шаг. Голова кружилась от того, что кровь хлынула к вискам и затылку, а сердце трусливым воробышком рвалось из груди на волю.

– Яночка, Яночка, – как молитву шептал парень.

Не успел опомниться – вот и она! Их взгляды встретились, померещилось или взаправду, голубая искорка пробежала по серым глазам Янки. Ресницы дрогнули, и лёгкий румянец полыхнул на бледных щёках! Она признала суженого! Митьку и Янку окутала тишина, будто накрыв деревенским пуховым одеялом, они не слышали, что творилось вокруг, слова им были не надобны, они всё сказали друг другу ласковыми взглядами. Безмолвную беседу оборвал приказчик:

– Что встал-то, как истукан, посмотрел на русалку и иди на воздух! – Светловолосый детина толкнул в спину Митьку, стоявшего как вкопанный около Янки. – Наберешь гривенник, просим опять в гости! А щас не мешай честному люду глядеть на чудо чудное!

Портной от толчка пришёл в себя и повернул к выходу следом за семейством сапожника, но вдруг сквозь городские звуки почудилось:

– Значит, ты жив, милый… Ожидай меня…

Он повернулся к Янке и, растолкав идущих за ним купеческих дочек, крикнул:

– Я спасу тебя! – Во рту у Митьки пересохло, ни вздохнуть, ни слова молвить.

– Иди, спаситель, тебя и так от сквозняка шатает! – Подошедший приказчик вытолкал нищего вон из балагана.

Увидев Янку после долгого расставания, Митька не сдержался и всю ночь проревел, как влюблённый школяр. Утром у него так тряслись руки, что он не смог воткнуть нитку в иголку. Но слезами делу не поможешь, надо продолжать жить и думать, как спасти ненаглядную русалку. Время неизменно на стороне влюблённых.

* * *

То ли от родного окского воздуха или свежего волжского, но постепенно Митька приходил в себя – он вновь мог горбатиться целыми днями, а по воскресеньям запросто переплыть Волгу-матушку. Но печаль не оставляла, не уходила. За работой ли, за столом ли, только и думал Митька, как освободить ненаглядную Янку.

Много раз он обходил злосчастный балаган, знал, что на ночь его закрывали на пудовый замок и двое сторожей неотлучно находились в нем. Уже на рассвете приходили первые посетители и ждали открытия. Только на большие церковные праздники шатёр не открывался, но сторожа были всегда на месте.

В один из дней, после Медового Спаса, Митька сидел на берегу и шил кафтан стрельцу. На солнце и свежем воздухе работа спорилась, не то что в тёмном и сыром подвале, где жил портной. Вечерело, рыбаки на лодках начали ставить сети на ночь. Митька собирался идти в город, и на берегу никого не осталось. Тут из воды с шумом вынырнул безобразный старик с зелёной бородой, весь опутанный водорослями и тиной. Указательным пальцем с чёрной перепонкой он поманил портного к себе. Придя в себя от испуга, откинув в сторону кафтан, Митька подбежал к водяному, а это, без сомнения, был он.