ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004) - [74]
Жалко, что вчера так и не удалось поговорить с Лехой и Сапом о некоторых важных вещах: когда мы приехали в заведение чердак от Житинских у которых ели суси и опять же с водкой, выяснилось, что мы уже совершенно не умеем разговаривать. Отчетливо запомнился только Арканоид с которым я кажется даже умудрился выпить ещё сколько-то водки.
Слегка волнует судьба Новикова, вышедшего в неизвестность на Чорной Речке.
Зато сам я вполне благополучно открыл утром глаза и увидел над собой знакомый потолок с родной пыльной и голой лампочкой. Жизнь в целом не такая уж и хуёвая штука, хотя конечно неплохо было бы если бы в ней было всё совершенно по-другому.
Я вообще не очень люблю людей. Я их даже можно сказать в основном ненавижу. Особенно когда они толпятся, пиздят и чего-то от меня хотят, я бы их всех поубивал просто.
Но при этом, надо отметить, что вот почему мне вполне нравится моя жизнь в последние несколько лет, так это за то, что практически все люди вокруг меня, они волшебные. По-разному конечно волшебные, но всё равно иногда посмотришь и охуеешь.
С женщинами, кстати сказать, обычно сложнее. К женщинам почти всегда есть шкурный интерес — ебаться там или не ебаться. Однажды, когда у меня навсегда перестанет стоять Хуй, я наверное к женщинам стану относиться даже лучше чем сейчас, если это вообще возможно. Хотя среди женщин тоже бывают Суки. Да они везде бывают — и среди евреев бывают, и среди казахов, везде. Даже среди Космонавтов я думаю бывают Суки.
Позавчера меня оскорбил Вовка — он сказал что меня никогда не возьмут в метрдотели. «У тебя, — сказал Вовка, — такая походка, будто ты вот-вот упадёшь». Да, я и сам знаю, что во мне очень мало Величественности, и не знаю даже какие функции осуществляет этот самый метрдотель, но всё равно это обидно — никогда, никогда. Вообще, чем дальше, тем больше становится тех, кем я никогда не стану. Я давно уже смирился с тем, что никогда не стану Космонавтом или Лётчиком-испытателем. И Хоккеистом не стану и Пожарником. Никогда кстати не хотел я стать Пожарным. Глупое какое-то это занятие, неинтересное — наподобие как Вестовой или Постельничий.
Просмотрел вот зато про Мамонова телепередачу. Ну, про самого Мамонова можно долго рассуждать насчет того в какой степени он на самом деле Ебанутый, а насколько прикидывается. С Мамоновым как раз всё понятно.
Интересно было смотреть на этих всех людей с радиостанций. В них из-за Мамонова проснулось вдруг что-то Доброе, что-то Человеческое, ну как вот если бы у Буратино из пальца потекла кровь. Они стали это объяснять, но они же уже давно не умеют ни плакать, ни смеяться, у них это всё получается некрасиво. И Плющев этого не умеет, и я не умею, и никто не умеет, все разучились. Но трогательно, впрочем, трогательно. Даже в Ксении Стриж промелькнуло что-то такое небезнадёжное, живое что ли, ведь не всегда же она была такой как сейчас. Один только самый главный ведущий как пришёл с оловянными глазами, так до самого конца с ними и остался. Ему нельзя, он при исполнении.
Жалко что Мамонов выступает по телевизору. Ему нужно ходить по Руси и собирать милостыню, мы бы его тогда канонизировали.
А вообще он меня тоже расстроил. Уйду я от всех. Деревня, улик, пчёлки. Остальное всё хуйня неинтересная.
Снилось, что я стал Джидаем. Таким, средней руки Джидаем, не очень выдающимся, который идёт куда-то по своим джидайским делам. Тут конечно на меня валятся сверху Мудаки, я роюсь по всем карманам в поисках Светового Меча, наконец нахожу в его заднем кармане штанов. А Меч весь грязный, в табачных крошках, внутрь его набились какие-то сломанные сигареты, мятые билеты и жетон на метро. Пока я это всё выковыривал, Мудаки меня конечно и отпиздили.
Из всего этого, между прочим, следует, что настоящим Джидаем можно быть только в Идеальном Мире, где нет сломанных сигарет, жетонов на метро, да и самого метро тоже нет. В нашем мире, если Джидай начнёт скакать как ебанутый со своим мечом, то он непременно поскользнётся на собачьем говне или запутается в трамвайных проводах, а это для Джидая очень позорно.
Однако это не означает, что в нашем мире нет Джидаев. Они есть, только не скачут на людях. Вот например тот же Директор Патрушев — вы думаете ему не хочется отлупить Световым Мечом в прямом эфире Джидая Березовского? Конечно хочется, но он боится опозориться как-нибудь — въехать допустим каблуком в лоб ведущему-познеру или споткнуться о телевизионный кабель, там же теснотища в этих студиях.
Вот и скачет Директор Патрушев один в запертом кабинете. И Березовский тоже скачет сам по себе в своем замке в Англии, всё в доме переломал, заебал всех уже.
Между прочим однажды Джидаи чуть не создали Идеальный Мир на Земле.
Во всяком случае, уже к восемьдесят четвёртому году прошлого века на всей территории бывшего Советского Союза, кроме Москвы, были уничтожены ненужные для Просветления предметы, такие как: колбаса, сливочное масло, электрические лампочки, постельное бельё, стиральный порошок, гречневая крупа и пластинки Аллы Пугачёвой. Зато вместо них появилась очень полезная для Просветления андроповская водка. В Москве, кстати сказать, колбаса, пусть и варёная, была всегда, поэтому Москва так навсегда и осталась бездуховным городом.
В этой книге – лучшие и давно разошедшиеся на цитаты гротесковые рассказы Горчева: «Настоящее Айкидо», «Высшая Справедливость», «Мировое господство», «Путь Джидая», «Поселок Переделкино» и другие. Здесь по-прежнему тонет волшебный материк Гондвана, академики Зельдович и Шнеерзон изобретают Православную Бомбу, в Летнем Саду скачет животное Кухельклопф, баржа везет воду из Ладожского озера в Финский залив, всё так же работает фантомное радио, а в Крещенский сезон всегда идет дождь…
«План спасения» — это сборник рассказов, объединенных в несколько циклов — совсем сказочных и почти реалистичных, смешных и печальных, рассказов о людях и вымышленных существах, Пушкине и писателе Сорокине, Буратино и Билле Гейтсе...
Можно, конечно, при желании увидеть в прозе Горчева один только Цинизм и Мат. Но это — при очень большом желании, посещающем обычно неудовлетворенных и несостоявшихся людей. Люди удовлетворенные и состоявшиеся, то есть способные читать хорошую прозу без зависти, увидят в этих рассказах прежде всего буйство фантазии и праздник изобретательности. Горчев придумал Галлюциногенный Гриб над Москвой — излучения и испарения этого гриба заставляют Москвичей думать, что они живут в элитных хоромах, а на самом деле они спят в канавке или под березкой, подложив под голову торбу.
Смешные «спиртосодержащие» истории от профессионалов, любителей и жертв третьей русской беды. В сборник вошли рассказы Владимира Лорченкова, Юрия Мамлеева, Владимира Гуги, Андрея Мигачева, Глеба Сташкова, Натальи Рубановой, Ильи Веткина, Александра Егорова, Юлии Крешихиной, Александра Кудрявцева, Павла Рудича, Василия Трескова, Сергея Рябухина, Максима Малявина, Михаила Савинова, Андрея Бычкова и Дмитрия Горчева.
Во втором издании своей первой книги автор поднимает многие Серьезные Вопросы: «Почему?», «По какой причине?», «И какой же отсюда следует вывод?». Неудивительно, что порой автор вообще перестает понимать, о чем же он, собственно, говорит.
Сборник «Поиск Предназначения» является по сути «невольной автобиографией» Дмитрия Горчева (1963–2010), составленной из фрагментов его творчества «от первого лица».В книгу вошли лучшие главы из романа «Жизнь без Карло», а также ранее не издававшиеся материалы из блога и архива писателя.В настоящем издании сохранены авторская орфография и пунктуация.
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.