Жюли де Карнейян - [14]

– Ты одна, Беатрис?

– Да. Я здесь по делу. Встречаюсь с Сандрини после спектакля. Он обещал мне ангажемент в зимнем ревю.

– А ты… довольна?

– Счастлива. Если б я только знала, я бы от них сбежала на десять лет раньше, от этой шайки снобов!

– Зря потерянного времени не бывает, – немного жёстко заметила Жюли.

– А ты? Как отец, хорошо?

– Лучше не бывает, дорогая. Ещё тренирует нескольких кобыл у себя в Карнейяне.

– Кроме шуток, – сказал Коко Ватар, – у тебя есть отец?

Жюли глянула на него, не отвечая, и обменялась улыбкой с Беатрис.

– Ты мне никогда не рассказывала, – не унимался Коко, – что у тебя есть отец. Почему ты мне о нём не рассказывала?

– Не успела, – сказала Жюли.

Несколько подчёркнутым смехом она дала понять Беатрис, что отношения с Коко Ватаром – недавние и несерьёзные, и Беатрис, развеселившись, уткнулась большим носом в большой бокал.

– А как твоя мать? – спросила её Жюли.

– Вышла замуж, дорогая, исключительно мне назло. В семьдесят один год!

– Ну это уж… – сказал Коко Ватар. – Это невероятно.

– Коко, – сказала Жюли, – налей же ещё шампанского госпоже де Ла Рош-Таннуа. Но как же Володя, как он воспринял этот брак?

– Он? Хотел покончить с собой! Подумай, он уже тридцать лет был официально помолвлен с моей матерью!

– Господи! – сказал Коко Ватар. – Хотел покончить с собой из-за стар… из-за женщины, которой семьдесят один год? Мне это снится!

Обе женщины как будто его не слышали. Жюли отставила тарелку с сандвичами, облокотилась на стол и наклонилась к Беатрис, которая также придвинулась к ней.

– Ты видишься со своей сестрой Кастельбелюз? Беатрис выпрямилась, распахнул меха на декольтированной груди:

– С ней? Придёт же в голову! Она заняла вполне определённую позицию, когда я переменила образ жизни, настроила всю семью против меня…

Знаменитый длинный нос конфиденциально склонился:

– Но, должна тебе сказать, мой зять вёл себя очень хорошо. Он не стал им подпевать. Ему на руку известность, – шепнула Беатрис. – А кстати, расскажи, в каких ты отношениях с Эспиваном?

– Да всё в тех же! Мы друг друга обожаем – при условии, что не связаны браком. Не далее как сегодня я провела у его одра часа три, не меньше. Так что сама видишь.

– У него дома?

– У него дома, ясное дело, он же ещё не встаёт.

– Но, Жюли!.. А его жена что делала?

– Марианна? Это не мои проблемы. Что хотела, то и делала.

Близко посаженные глаза и длинный нос Беатрис выразили наконец изумление, выгоды которого Жюли так хорошо представила, что покраснела, рассмеялась и возликовала: «Она всему свету про это расскажет!»

– А правда, что Эспиван при смерти?

– Ты с ума сошла! Приступ аритмии, переутомление от парламентской деятельности…

– Ты же мне сама говорила, – перебил Коко Ватар, – что твой… что граф д'Эспиван в скверном положении…

– Спички, Коко… Спасибо.

– Я потому спрашиваю, – сказала госпожа де Ла Рош-Таннуа, – что у Эспивана, в общем-то, нет никаких родственников.

– Кому ты это говоришь, дорогая! Да, никаких.

Они обменялись значительными взглядами, подогретыми шампанским. Но никакая алкогольная томность не брала этих крепких на выпивку женщин и не примешивалась к их дружелюбной настороженности.

– До тебя, конечно, доходили недавние слухи? Что Эспиван разводится?

– Я ещё и не то знаю, – промурлыкала Жюли. – Не то чтобы сразу развод, но прекращение супружеских отношений. Может оказаться, что Марианна серьёзно больна…

Беатрис разразилась лошадиным смехом.

– Серьёзная болезнь – это из тех обещаний, которые редко исполняются!

– Просто у меня предчувствие, – сказала Жюли.

– Но если ты не уверена, – сказал Коко, – зачем говоришь? Какой в этом смысл?

Жюли отодвинула в сторону бокал и пепельницу молодого человека и перегнулась через столик, наполовину накрыв его грудью. Её рукава касались обнажённых рук и браслетов Беатрис. Обе поддались потребности, которую на трезвую голову отрицали бы, проникнуть, как взломщики, в среду, покинутую ими с бесполезным треском. Они обменивались скандальными новостями, лживыми признаниями, сплетнями и похвальбами, которым верили только наполовину, датами и особенно именами, которыми сыпали, присовокупляя к ним убийственные эпитеты… Rinfor-zando[1] оркестра вернуло их к действительности.

– Дорогая! – воскликнула Беатрис, – ведь это финал. Апофеоз Женщины! Где же твой молодой человек?

– Наверное, в умывальной.

– Ты не обидишься? Я не хочу разминуться с Сандрини. Увидимся ещё?

– Я-то с радостью!

Оставшись одна, Жюли увидела, что свет тускнеет, а толпа теснится к выходу в ореоле стоящей столбом пыли. По её знаку подошёл бармен:

– Господин извиняется, что не смог дождаться госпожу. Он за всё уплатил.

– Прекрасно, – сказала Жюли.

Она дошла пешком до Сент-Огюстена. Ночная свежесть льнула к её плечам, к лицу, тёплые краски которого тонули в темноте. Она вдруг осознала своё одиночество, и сразу пропало удовольствие от пребывания на свежем воздухе, вкусной еды, обильных возлияний. «Ах, этот дурачок, который ушёл…» Полночь давно миновала, и она из экономии села в фиакр, в котором оплакала вперемешку участь обречённой старой лошади, бессознательное корыстолюбие Эспивана и неразговорчивость кучера, который отказался по дороге из восьмого в шестнадцатый округ поведать Жюли де Карнейян историю своей жизни.