Жюли де Карнейян - [13]

– Почему всё это так грустно, Жюли?

Она смотрела на него с последними остатками доброты и напевала, чтобы не отвечать. «Это так грустно потому, что ты не создан, чтобы быть здесь со мной, и ничто здесь не создано для тебя. Ты не создан ни чтобы пить, ни чтобы обедать с женщиной, которая тебя не любит, с женщиной, далёкой от тебя, которая остаётся далёкой, даже когда ты прижимаешь её к себе. Твой удел – обедать в кругу семьи, быть весёлым по субботам, разыгрывать независимость от отца, когда как раз в твоей натуре следовать ему во всём и даже почитать его. Я тоже нахожу это грустным – быть здесь. Но я здесь уже много раз бывала с другими мужчинами, так что это куда менее серьёзно. Я распределяю грусть пребывания здесь между Беккером, Эспиваном, Пюиламаром – и другими, о которых ты никогда не слышал… Или слышал, но это не имеет значения. Да вот, однажды я обедала вон за тем столиком с моим первым мужем. Я была баронессой Беккер. За другим столиком сидели лейтенант в форме и какой-то штатский. Я только на лейтенанта и смотрела. Странно, теперь больше не увидишь таких белокурых лейтенантов. Тот вдруг встаёт, идёт прямо к нашему столику, извиняется и называет своё имя, добавив: «Ваш покорный родственник, сударыня». И вот он карабкается на генеалогическое древо, перебирает степени родства, имена, браки… Беккер кивал, говорил: «Верно… да, да, понимаю… Да и действительно между вами и моей женой есть некоторое фамильное сходство…» И ничто не было правдой, кроме белокурых, как золотая пряжа, волос лейтенанта и других, весьма реальных качеств, которые он обнаружил… Но ты не тот, кому я могу рассказывать подобные истории. И вообще ты здесь только потому, что как-то раз нам оказалось по пути после какой-то вечеринки, два… не помню, может, три месяца назад, и, ей-Богу, нам обоим было очень хорошо. Но разве из того, что было хорошо, следует необходимость начинать всё заново? Ты как старофранцузская девица: «Мама, я помолвлена, один господин поцеловал меня в саду!» Давай, закажи ещё шампанского, это хорошая мысль. Чек от Беккера придёт только через несколько дней, а у меня всего двести шестьдесят франков. Однако не могу же я тебя обирать, бедный, пока ещё не богатый мальчик. Я никогда не любила денег, которые дают мужчины. Оплати угощение и выпивку графине де Карнейян, которая никакая не графиня, но до противности истинная Карнейян сегодня вечером, и вредная, как все Карнейяны…»

Тем не менее она знала, как её красят поздний час, освещение, плоская шляпка из тёмно-синего фетра, сдвинутая на бровь, желтовато-розовый оттенок кожи и волос. Кое-кто из посетителей узнал её, а в глазах Коко Ватара она была красавицей… Тут-то её молодой спутник и решился, поймав через столик её руку, запечатлеть на ней поцелуй, а она дала ему пощёчину.

Как назло, удар по крепкой и гладкой щеке Коко прозвучал громко и театрально. Те, кто не видел пощечины, её услышали. Все засмеялись, и у Коко Ватара хватило ума рассмеяться тоже. Так что одна Жюли «зверски» морщила нос и только ценой некоторого усилия заставила себя смягчиться.

«Это мне потом вздумалось отправиться в «Табарен»… На обратном пути… Ах да, он больше не разрешил мне вести папину машину… Он предполагал, что мы остановимся на обочине в лесу Фосс-Репоз и займёмся любовью… Форменный пикник! Всё было очень мило, и я не знаю, почему послала его подальше… Вот наказание – я умираю с голоду!»

Она встала, пошарила в кухонном шкафу, заменявшем холодильник, нашла брусок сыра, который презрела накануне. Ломтик хлеба с сыром, посыпанный солью и перцем, вернул ей почти весь её оптимизм. Но в трудные дни и под конец месяца ей внушала страх её ужасная, неотвратимая и регулярная потребность в еде. Презираемая, заглушаемая курением натощак, она вновь являлась терзать желудок, который не возмущало ничто, кроме пустоты, и который Жюли приучила к любой диете. «Устриц ещё нет. Зато есть горячие пирожки. К этому ещё стаканчик муската, и я обойдусь десятью франками на террасе какого-нибудь маленького кафе». Жуя свой бутерброд, она впивала тёплую сырость середины дня. «Ещё бы два месяца такой погоды, два месяца не думать о тёплом пальто…»

Даже не глянув на часы, она вернулась на кровать выкурить первую сигарету. Все подробности минувшего вечера возникали перед ней, от меланхолического обеда до спектакля в «Табарене», до встречи с Беатрис де Ла Рош-Таннуа, бывшей светской львицей, которая стала исполнительницей скетчей. «Третья в программе «Ба-Та-Клана»! Бедняжка Беатрис, она воображала, что светский скандал – это на всю жизнь. Мы все тогда пришли посмотреть дебют Беатрис в Казино. Только и убедились, что длинный нос Ла Рош-Таннуа под перьями и стразовой диадемой выглядит ещё неинтереснее, чем в городе, и больше про неё никто и не вспоминал…»

Движимая скукой, которую не могли разогнать дворцы из плоти, воздвигаемые на сцене «Табарена», Жюли усадила Беатрис за свой столик и представила Коко Ватара крупной женщине в остроконечной шапочке с блёстками.

– Коко, шампанское госпоже де Ла Рош-Таннуа.

– Сейчас, сейчас, – отозвался Коко с почтительной фамильярностью.