Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси - [123]

— Ты недавно сама говорила, что родители способны на все, особенно матери. Поговори с Петером. Чем ты рискуешь?

Вечером того же дня, пока г-жа Валь-Дидье заканчивала туалет, Клотильда отправилась за Петером, который мерял шагами тропинку под апельсиновыми деревьями.

— Почему вы отказались поехать с нами на Паркероль? Зачем испортили мне удовольствие? — спросила она. — Какая мама, в самом деле, недобрая. Ей подходит любой возраст, кроме ее собственного. Она красивая, очень красивая, красивей всех нас, согласна, ну и что? Пусть оставит нам хотя бы нашу молодость!

— О, Клотильда, вы несправедливы. Не знаю более терпимой матери, чем ваша. Она позволяет вам делать все, что вам заблагорассудится, и потом, каким образом может она помешать вам быть молодой? Да она моложе вас. Не могу представить ничего более приятного, чем провести день в ее обществе.

— Молодая, очаровательная, все так, но она не хочет говорить нам правду.

— Какую правду?

— Правду, которую необходимо знать.

— Клотильда, вы ангел, но у вас, мне кажется, слишком вычурный, слишком изощренный ум. О чем вы говорите?

— Хорошо, слушайте: мама вам рассказывала, что я помолвлена с мертвецом, не зная о его смерти?

Петер от души рассмеялся:

— Вы, невеста мертвеца? Глупость какая! Нет, никогда ничего подобного ваша мать не говорила. Клянусь.

— Глупость? Так вот, я тоже клянусь, она сказала мне, что ваша невеста мертва, а ее гувернантка, выдавая ее за слепую, давно сама отвечает на ваши письма. Кажется, слабое здоровье…

— Довольно! Довольно! — вскричал Петер фон Эль и, сжав голову руками, бросился в дом. Клотильда побежала за ним с криком: «Подождите! Подождите!»

Он, не оборачиваясь, поднялся к себе в комнату, собрал вещи, разорвал последнее письмо к Матильде и, не попрощавшись, отправился в сторону границы с Италией. Визы у него не было, поэтому въезд ему запретили; на несколько дней, пока оформили визу, он задержался в одном из отелей Ниццы, но, не желая ехать на чужой машине, вернулся на ней в Нормандию, оттуда поездом добрался до Парижа, потом до Австрии. Он направлялся в Вену.

Когда он нежданно-негаданно появился на пороге, родители его просматривали газеты. Все это происходило вечером.

— Петер, Петер! — вскричали они.

— Матильда, моя Матильда!

— Увы! Бедное дитя, дорогой мальчик…

— Значит, вы знали?

— Увы…

— Вы узнали об этом давным-давно? Кто вам сообщил?

— Нам написал ее отец.

— А Татина?

— Она нам не писала, — ответила, рыдая г-жа фон Эль.

— Конечно, потому что она писала мне, а вы, вы все знали, всем все было известно. — Петер закрыл руками лицо. — О, теперь я понимаю, почему вы настаивали, чтобы я уехал. Дома кто-нибудь мог проговориться, и я давно бы узнал о том, что жизнь моя кончена, тогда как в Нормандии никто не знал даже о существовании Матильды, кроме бабушки, которая рассказала обо всем г-же Валь-Дидье. На что она надеялась?

— Как и мы, она боялась за тебя, — ответил отец.

— Да, как и вы, она надеялась, что во Франции какая-нибудь красивая женщина или избалованная девица смогут отвлечь меня от Матильды… Вы говорите с мертвецом, мне остается только устроиться рядом с моей мертвой невестой.

Г-жа фон Эль бросилась в объятья мужа.

— Ах! — кричала она, — видно, суждено нам, чтобы война и любовь отняли у нас деток!

— Да, — ответил Петер и, не говоря больше ни слова, повернулся, хлопнул дверью и уехал туда, где нашла последний приют Матильда.

Вдали от Средиземного моря, вдали от суетного мира, где страсть — безделица, в день святого Гаэтана он прибыл в горную деревушку, прошел на кладбище, которое раскинулось на лесной поляне. Он переходил от могилы к могиле, разыскивая имя, разыскивая цветок, время от времени он звал Матильду. Матильды там не было. «В домовой церкви, быть может», — подумал он и вернулся в парк, где полтора года назад встретил на закате утреннюю зарю, подошел к церкви, но она была закрыта. «Откройте, откройте!» — восклицал он, барабаня кулаками в дверь. Тишина. Готовый к любым бурям, он бросился в замок, одним прыжком взлетел по лестнице, прошел в вестибюль и очутился лицом к лицу с папашей-громовержцем. Петер фон Эль замер на месте, потом отступил на шаг.

— Моя Матильда! Вы чудовище! Вы погубили ее. Где она? Хочу встать перед ее могилой на колени и умереть.

— Да, я — чудовище, но сейчас не время для разговоров. Ступайте за мной. Идите, преклоните колени и умрите, раз вы этого хотите.

Петер фон Эль последовал за ним в библиотеку, где Матильда, которой Татина читала вслух, сидела в шезлонге, рядом с ней стояла клетка с птичками.

— Матильда, смотри кого я привел, — сказал ей отец, и Матильда, увидев Петера фон Эля, вскричала:

— Этого не может быть!

Как описать охватившее их счастье! Матильда, застыв в объятиях Петера, повторяла: «Не может быть», ее отец смеялся и рыдал, а Татина застыла на месте.

Постепенно они осознали реальность происходящего.

— Посмотри, как я счастлива. Я счастлива, папа-громовержец, — тихонько сказала она, но он избегал ее взгляда, отвернулся и посмотрел на Петера фон Эля.

— Если я с трудом могу простить причиненные вашим молчанием моей дочери страдания в последние две недели, так это потому, что сам столько страдал от того, что она обманывала меня, — сказал он ему. — Вы переписывались? Татина стала вашей сообщницей? И моя строгость была не больше, чем мостом, под которым вы встречались? Я подозревал об этом, но когда Матильда явилась под этот мост на свидание, а там никого не оказалось, я увидел, насколько она несчастна, и не смог этого вынести.