Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [7]

Так и вернулись ни с чем.

Иван АХМЕТЬЕВ [4]

УДАЧНЫЙ ОТВЕТ

Однажды я случайно познакомился на улице с женщиной. Потом мне почему-то захотелось задать ей вопрос «Что придает вашей жизни соль?», и я задал его.

Она ответила: «Случайные знакомства».

«Кто же виноват?..»

* * *

— Кто же виноват?

— Да кто — начальство!.. — сказал один мужчина.

— Нет, это всё вы, мужчины, виноваты: плохо работаете, — возразила одна из женщин.

— ...да что, если бы платили больше... вот в Чехословакии... там работают... платили бы хоть по двести рублей...

— И было бы еще хуже, — сказал пожилой брюнет-интеллигент в желтой куртке.

— А сколько времени-то?

— Да уже две минуты, а они всё не открывают.

Толпа сдержанно возмутилась.

— Вот, хотите, чтобы был порядок, а сами двух минут потерпеть не можете, — сказала женщина со стертым лицом.

Я разозлился слушать и сказал что-то злое, антинародное, но в это время дверь открыли, и моя неудачная реплика утопла в шорохе судорожно протискивающихся тел.

Николай БАЙТОВ [5]

РАЗЛИЧИЕ

Авва Герасим достиг такой высоты духовной, что, когда он совершал литургию, рядом с ним у престола стоял ангел, помогая ему, и это видели многие. Однажды к нему в пустыню пришел из Александрии некий диакон. Они начали служить вдвоем и усердно молились. Вот они перенесли на престол Дары, подлежащие освящению, и ангел, подобный светлому пламени, трепещущему, но не излучающему жара, появился слева, а диакон, предлагая Дары, стоял справа, по обычаю. Вдруг диакон услышал, что авва Герасим произносит еретическую формулу освящения. Он обмер от страха и не знал, что ему делать. Все мысли его пришли в неописуемое смятение. Он слышал о том, что многие пустынножители держатся монофизитства. И если авва Герасим... но тут стоит ангел Божий! «И что же в таком случае это означает?.. Что это должно означать??? О ужас! ужас!..» — думал диакон.

Но промолчать он никак не мог.

— Остановись, авва! — пролепетал он. — Остановись, умоляю тебя!..

— Что случилось? — спросил Герасим.

— Ты освящаешь Дары неправильно! Это монофизитская формула! Она отвергнута Халкидонским собором!

— А как надо?

Диакон произнес положенные слова освящения.

Тогда авва Герасим обратился к ангелу:

— Правильно он говорит?

— Да, — сказал ангел. — Нужно говорить так, как сказал этот диакон.

— Почему же ты раньше не поправил меня? — сказал Герасим строго. — Ты столько дней уже стоишь тут рядом, столько уже раз я в твоем присутствии неправильно освящал Дары! И ты знаешь, что я человек неученый. Чего ж ты молчал?

— Потому что мне должно молчать, когда ко мне никто не обращает вопроса, — сказал ангел, и голос его звучал на одной ноте и был похож на звон деревянного колокольчика. — Мне полагается стоять молча, а люди должны научаться от других людей.

— Значит, освящения Даров не происходило во все те разы, что я неправильно говорил?

— Происходило. По благодати Божией Дары освящались.

— Что же — выходит, все равно, какие слова говорить?

— Нет, не все равно, — сказал ангел.

— Ну, хорошо, — кивнул авва Герасим. — Теперь можешь молчать. Я все понял.

И он повторил формулу, сказанную диаконом.

ГЕРОЙСТВО

Поворачиваясь, вагон показывал широкую логовину с несколькими слоями высоких домов, выступающими на ее край, словно плоскости театральных кулис. Слабый огонь заката — розоватый и желтоватый — равномерно окрашивал их стены и иногда, по мере длинного поворота, вдруг вспыхивал там в оконных стеклах.

Близко к пути пронесся пруд с заасфальтированным берегом и ветлой чуть повыше. Спотыкаясь, поперек вагонного окна молниеносно взбежал косогор, и тут же, без паузы, налетела дыра тоннеля.

Сразу давление привычного гула возвратило меня себе, и несколько секунд я нервничал, пока вагон не осветился, — тогда уютно я мог погрузить взгляд в книгу, которую раскрытой держал перед собой на весу.

Но палец стоящего рядом и чуть сзади вошел сбоку, повисая и немного покачиваясь отрицательно над страницей. Палец указывал на закладку в книге (в журнале), а закладкой мне служил просто обрывок листка в клетку с какими-то на нем записями.

— Это мой телефон. Откуда он у вас?

Телефон был безымянный. Просто семь цифр — и записаны не моей рукой в порядке (или в беспорядке) других случайных заметок. «Мало ли народу приходит ко мне, сидит, болтает по телефону, пишет что-то на клочках, которыми завален мой стол», — подумал я.

— Да я понятия не имею, что это за телефон.

— Тогда, извините, я заберу это. Я не люблю, когда мой номер попадает к незнакомым мне людям неизвестными мне путями.

В это время я уже оборачивался, или, скорее, полуобернулся, чтобы видеть этого сурового человека, а потому уже полу-не-видел, как протянутая сбоку рука прихватила, зажав пальцами, закладочный листок из разворота моей книги.

Его лицо было просто и ничего не означало, если не считать выражения какой-то расплывчатой неуверенности, которое я с удивлением успел поймать в разительном контрасте с тоном его требования.

И следом я увидел его спину, выходящую на станции «Автозаводская», одетую в куртку цвета бутылочного пива и не украшенную какими-либо надписями или рисунками. Их тогда не могло быть и спереди, а теперь мне ясно, что их и вообще не сможет быть никогда.