Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [32]

             С приветом и благодарностью

                                                         Ваш

                                                                Автор

ЗЕЛЕНЫЙ ГОГОЛЬ, ИЛИ СТРАШНАЯ МЕСТЬ

Профессор от изящной, но загрязненной словесности после вдохновенной, полной жара и красноречия лекции почувствовал себя критически нехорошо и немедленно поспешил домой.

Лекция была о Гоголе и озаглавлена интригующе и заманчиво, а именно: «Гоголь и мертвые красавицы». Аудитория была разношерстной: начинающие лысеть студенты, кончающие лысеть профессора и интеллигентная до седых волос публика. Слова профессора все слушали с тихим вниманием и немного закругленными улыбками. Иногда улыбки сопровождались длинно-глубокими вздохами.

— Черт знает что такое, — сказал во время лекции один из слушавших. — Никогда такого не слышал и не читал о Гоголе.

— Да, какая-то ересь, — согласился с ним сидевший рядом.

— Что вы, что вы! Это же ново и интересно, — возразил им сидевший впереди слушатель.

Профессор уехал, а обсуждение лекции еще продолжалось. Мнения разделились, разбежались в разные стороны. Но всем спорящим было ясно: профессор затронул давно больное место в биографии и творчестве великого писателя, которое на протяжении целого столетия не давало покоя литераторам и ученым, бросая их то в одну, то в другую гипотезу.

До квартиры профессор кое-как добрался, разделся и посмотрел на себя в зеркало. Вид был устрашающе нездоровый, словно мертвые красавицы Гоголя, о которых он распинался в своей лекции, своим неживым видом околдовали его, вселив в него непонятную болезнь. «Нужно посидеть... Не думать ни о чем, — мысленно говорил себе он. — Это усталость. Пройдет...»

Едва профессор успел расположиться в глубоком кресле, как перед ним вспыхнуло что-то яркое, похожее на крупную искру, вспыхнуло на одно мгновение и погасло, оставив зеленый дым, из которого появился господин в ярко-зеленом фраке, какие носили в прошлом столетии. Он обомлел: на него смотрел презрительно ухмылявшийся Гоголь. Наваждение... Я болен, подумал в ужасе профессор. Глаза его продолжали оказывать ожесточенное сопротивление, они не хотели видеть того, что происходило.

— Разрешите присесть, — сказал зеленый Гоголь, подходя ближе к профессору.

— Ради Бога, сделайте честь, — пролепетал профессор едва слышным голосом.

Он еще не мог опомниться от искры, от зеленого дыма, от ярко-зеленого Гоголя и тяжело дышал, протирая дрожащей рукой очки, как будто готовил глаза для нового таинственного зрелища.

Зеленый Гоголь сел рядом с профессором, окинул взглядом книжные полки, на которых горизонтально и вертикально громоздились тяжелые имена и причудливые заглавия. Любопытно, подумал он, неужели все врут, имея в виду, конечно, книги.

— Осмелюсь спросить, уважаемый профессор, у вас много книг обо мне? — начал он, повернувшись строгим лицом к профессору.

— Стараюсь приобретать все, что выходит из печати...

— А какой школы, каких веяний вы придерживаетесь?

Вопрос Гоголя не предвещал ничего доброго, и профессор почувствовал приближение бури.

— Самых последних, конечно. Кое-что использую из старого... Но новый подход к вам куда интересней, — скрипящим голосом ответил он.

— Понимаю... Теперь ясно, почему вы несли сегодня такую чепуху обо мне, — медленно, чеканя каждое слово, проговорил писатель.

— Простите, Николай Васильевич...

— Это похоже на клевету, — Гоголь приподнял голос и гневно посмотрел на профессора. — Клеветать на ушедшего писателя не только некрасиво, но нечестно, безнравственно. Кто вам дал право так бесцеремонно обращаться с моими произведениями и биографией? Вообще, что делается в Москве после моего ухода? Просто непонятно. Почему мне не дают покоя? То охотятся за моей головой, то проводят какие-то медные трубы ко мне в могилу, то еще что-нибудь. Скажите, что делается в Москве?

Профессор слушал, моргал глазами и губами, но язык его залег где-то во рту и не поднимался.

— Придумали же, будто я встречался с чертом. А что творится за границей! Там решили, будто я ненавидел женщин и влюбился, как в женщину, в умирающего графа. А в какой-то — уже не помню теперь — стране решили, что в качестве жены мне служила огромная кукла. Что делается в мире после моего ухода? Говорите же, уважаемый профессор!

Он встал и заходил по комнате.

Профессор от изящной, но загрязненной словесности в страхе и замешательстве не знал, как ответить на необычайно взволнованную речь необычайно зеленого Гоголя, и готов был провалиться сквозь землю, лишь бы не слушать и не видеть всего, что происходило перед его глазами. Он опять снял очки и начал снова протирать их душистым платочком, раздумывая, как успокоить обиженного писателя. На его лысине, похожей на широкую просеку в лесу, и на лбу, разграфленном морщинами, как страница тетради, начали проступать капельки пота.

— Видите ли, досточтимый Николай Васильевич, — начал он и тут же остановился и опять снял очки.

Зеленый Гоголь сел и приготовился слушать. Весь вид его излучал, можно сказать, классический гнев.

— Видите ли, Николай Васильевич, все дело в вашей биографии... Вы оставили неясную биографию, в которой...