Жуть-2 - [89]

— Дицца!

Схая попробовала перенести вес на вывихнутую ногу: терпимо, кажется, кость цела. Но и хорошего мало: лодыжка распухла, наевшись болью.

— Ну, ты слазишь? — рассержено прикрикнула она на сестру.

Дицца словно и не услышала. Стояла в дверях, задрав голову. Схая оглянулась, но ничего не увидела — мешал фургон.

— Что там?

— Пыль!

— Гусеница…

Дицца спрыгнула и вцепилась в руку сестры.

— Пойдём? Посмотрим?

Схая кивнула.

— Только не беги.

Путь к Жёлтому тракту занял вдвое дольше времени, чем обычно. У заколоченной школы они встретили Томари, дочь кожевенника. Томари была на пять лет старше Схаи, она не выглядела такой истощённой, как сёстры. Наверное, прав отец, подумала Схая, кожу варят.

— Чего ковыляешь? — спросила Томари, присоединяясь к ним.

— На Бурой подвернула, — буркнула Схая.

— И охота вам у скверного дома играть. Слыхали про колдуна?

— Что слыхали?

— Говорят, он мёртвых младенцев ест.

— Не правда! Он из них кукол делает! — вступилась Дицца.

— Как же, — со знанием дела фыркнула Томари.

Дицца выглядела обиженной, она покрутилась вокруг прихрамывающей сестры и, косясь на высокую девушку в многослойном жёлтом сарафане, сообщила:

— Мне вчера дождь из зерна снился.

— Да ты предсказательница, — не глядя на младшую, усмехнулась Томари.

Схая сухо сглотнула.

По улице шли люди, их соседи, но уже чужие и безликие. Призраки в поношенных одеждах и телах. Те, кто ещё мог двигаться, но вряд ли мечтать. Хотя ведь зачем-то и они тянулись к тракту, к гусенице, к военным… Последние месяцы караван не останавливался возле деревни, а проверяющие не переворачивали дома вверх дном, чтобы после плюнуть в лицо или расколоть его топором. Владыка выжал селение до последней капли и оставил подыхать.

Горизонт сделался тёмным. Небо на юге заволокли пыльные облака. А потом из них показались кони и транспорт. Фургоны всех мастей и назначений: спальни, кухни, клетки, пыточные, склады, кузни… Некоторые были почти такими же большими, как и крытые повозки Механиков, но слажены из дерева.

За трактом расстилались ободранные до зёрнышка поля. Засуха. Сначала все пеняли на засуху. Видели в ней причину страшного голода. Но Схая уже не была маленькой, отец всё ей объяснил. Засуху они переживали и три года назад, и шесть, и не было тогда всего этого — мертвецов в пыли, хлебных снов. Конец Сытости пришёл, когда увеличили нормы сдачи зерна, а потом и вовсе обязали трудиться на столицу. Иногда Схая представляла это огромное хранилище — бочка, шириною в озеро и высотою в Пик Проклятых, куда ссыпают зерно со всех полей империи.

Большая бочка. Много зерна. Как бы слюной не подавиться.

— Не подходи близко, — сказала Схая сестре.

Гусеница наползла и заспешила прочь, подставляя окраине свой неспокойный бок из дерева, железа, ткани и плоти. Возницы хлестали лошадей, колёса стучали по дороге, точно по диковинному барабану, извлекая из него глухие, кашляющие звуки. Лица солдат закрывали лёгкие шлемы, и никто — так показалось Схае — даже не взглянул в сторону собравшихся вдоль тракта людей. Ни попытался ткнуть копьём, ни хлестнуть проклятием.

Спешат… никогда так не спешили.

В длинных телегах сидели укутанные в тряпьё женщины. Когда одна из подвод миновала перекрёсток с сельской дорогой, из неё полетели серые свёртки.

— Похороните под крестом! — взмолилась женщина с тёмным, как сырой уголь, лицом. Бородатый солдат огрел её палкой по спине.

Тючки упали в траву.

— Вот тебе и дождь из мертвецов, — сказала Томари.

Три девчонки стояли, разинув рты, на обочине, а гусеница спешно проползала мимо. На север.

Солдат в авангарде — лицо в ожогах, левый глаз прикрыт повязкой — размахнулся и чем-то швырнул в зевак. Схая не успела отскочить. Камень не очень больно ударил в живот и упал под ноги. Она опустила глаза.

Около расползающегося сапожка лежало подгнившее яблоко.

Схая подняла его и протянула сестре. Там с благодарной одержимостью вгрызлась в мякоть.

Схая глянула в спину солдата. Тот не оборачивался. Люди стали расходиться. Кто-то остался лежать.

— Эй, — толкнула в бок Томари.

Если попросит укусить, подумала Схая, не дам, и себе не позволю, всё Дицце.

— Я же говорила… — сказала дочь кожевенника, глядя поверх головы Схаи.

У сброшенных с телеги свёртков ползал человек в чёрном платье. На голове мага, точно плешь, сидела лёгкая тёмно-синяя шапочка без прибавки, виски серебрились сединой, длинный прямой нос принюхивался к содержимому тряпиц. Что-то вынюхал. Коряга стянул перчатку и сунул пальцы под ткань. Затем подхватил тючок, выпрямился, мазнул взглядом суетливых глазок и сбежал в овраг.

— Сварит или запечёт, — Томари поёжилась, — бр-р-р.

— Может, похоронит, — без уверенности сказала Схая, — как женщина просила.

— Ага, открывай мешок. Чего всех тогда не забрал?

Схая не нашлась, что ответить.

— А почему у него нет бороды? — донимала Дицца на обратном пути.

— Не растёт, — важно отвечала Томари, — магией вывел.

— Зачем? Волшебникам нужна борода.

— Суп по ней размазывать?

— Суп… — повторила Дицца и замолчала.

— Ладно, увидимся, — попрощалась Томари.

У покосившегося забора перед хатой Схая остановилась и глянула на соседский двор. Калитка распахнута, колодезная крыша покосилась на чумазых столбах, деревья ободраны до крон — легко свалить всё на зубы кролика-великана. Скелетика нигде не видно.