Жуть-2 - [44]

Платон отдёрнул гобелен и молча вышел.

Он сидел у подъезда, и всходило солнце, пахло весной, спешили рабочие в порт, детишки в школу, студенты в университет. Рядом на лавке примостился медвежонок. Он был деловитым и взволнованным и едва не сопел от желания рассказать кому-нибудь о своих ночных приключениях.

Когда Платон спросил тихо: «как мне жить дальше?», он не ответил. Плюшевые игрушки не отвечают на такие вопросы.

— Это ваш медведик?

Платон вздрогнул, поглядел на белокурого мальчика. Мальчик влюблённо улыбался Ладушке.

«Он твой», — отчётливо прозвучало в голове, и Платон произнёс:

— Он твой.

Мальчик восторженно обнял подарок и поцеловал пуговичный глаз.

— Дима, не приставай к соседям, — отчитала сына красивая молодая женщина. Платон вспомнил, что летом её муж-матрос погиб в море. Женщина хотела что-то сказать Платону, но осеклась.

— Господи, вы весь в крови. Пойдёмте к нам, я обработаю раны. Да в какую передрягу вы попали?

— Это долгая история, — проговорил Платон.

— А вы куда-то торопитесь?

Платон посмотрел на мальчика с медвежонком и сказал устало:

— Нет. Пожалуй, нет.

Свои Дмитрий Костюкевич

— Эй, Рябина! А доску кто мыть будет?

— Так не моя очередь.

— Теперь твоя!

И месяца не прошло с первого звонка (строгие одежды, ровные ряды, цветы, речи — ни дать ни взять похороны), как Вадик Рябинин перестал быть невидимым уродцем. Превратился в уродца видимого. За него взялся Толик Шиманский, которого величали — те, кому позволял коренастый задира, — Шима.

Шима переключился на Вадика со щупленького Жени Богомолова. Травить Богомолова было скучно: тот будто окукливался, пялился в пустоту мутными глазками. Иногда бесшумно плакал. Шима хотел ломать, а Богомолов уже был сломан и растоптан, как безногий солдат, который ни на что не годится.

То ли дело Вадик. Лопоухий новенький с большим родимым пятном на щеке. Есть над чем работать. И как раньше под руку не попадался — таился что ли?

Если бы так, если бы можно было… сидеть тихо-тихо на задней парте, коротать перемены на ступенях тёмной лестницы, подпирающей низкую дверь технического этажа, шмыгать в класс по звонку — и оставаться невидимым. Всегда. Вадик очень старался.

В шестой класс обычной дворовой школы он перешёл из частной школы неформального образования. Школа называлась «Свои». Парковка для великов и самокатов. Деревянный лабиринт, с которого не страшно было сигануть на мягкий пол, в центре вестибюля. Кабинеты со стеклянными стенами, никаких рядов и кладбищенской тишины — парты двигали и вертели, как душа пожелает; тему занятия обсуждали без поднятых рук и оценок. С урока можно было уйти в любой момент — просто встань и иди. Домой, в туалет, библиотеку, на другой урок. В позапрошлом году Вадик просидел на всех уроках физики седьмого класса.

Всё это казалось правильным, настоящим, своим. Но из школы пришлось уйти — отец потерял «сладкое», как говорила мама, место в дирекции мебельной компании, и семья затянула пояса.

В новой школе он оказался другим. Выделялся не только внешностью (в «Своих» он не чувствовал себя уродцем), но и желаниями, мотивацией, мыслями. Парту делил с Димой Талишко, круглолицым мальчиком, который рисовал смешные комиксы. Они сидели в конце правого ряда, с видом на затылки Богомолова и Ромы Мозоля. Все трое — Талишко, Богомолов и Мозоль — были такими же отщепенцами, молчаливым меньшинством, как и Вадик. Над ними издевались и смеялись, когда становилось скучно.

— Не буду…

— Что-что ты там мямлишь? — Шима, дежурный по классу на этой неделе, повернулся к окну, с подоконника которого свесил ноги Олег Клюй (с такой фамилией и клички не надо). — Прикинь, Клюй, Рябина доску мыть не хочет.

Шима улыбался так, словно делился чем-то маловероятным. Клюй сплюнул между колен на облупленную батарею.

— Дай ему в рыло, — сказал он с наигранной скукой в голосе. — Только в пятно не попади. Заразишься ещё.

— Ага, — гоготнул Шима, — лопоухий зомби-вирус.

— Прикол, — сказал Эдик Араужо, высокий, смуглый и слегка туповатый, готовый сделать для Шимы всё. На самом деле парня звали Эдуарду, но Эдик — проще и ближе (даже учителя писали в журнале «Эдик»), хватит и экзотической фамилии, подаренной португальским папой. «Если бы Ара не таскал в школу жвачки и конфеты, которые батя с родины возит, — гонял бы его Шима, как и других», — сказал однажды Талишко.

Из стаи Шимы промолчал только Стас Косарёв. Стоял в глубине коридора, подпирая дверь в актовый зал, и без интереса наблюдал за сценкой у кабинета. Смотрели и Талишко с Мозолем: опустив руки по швам, боясь шелохнуться, застигнутые врасплох придиркой Шимы к их товарищу.

Шима повернулся к Вадику.

— Кому сказано! Взял тряпку, метнулся в тубзик и вымыл доску!

— Языком пускай вылижет, — предложил Клюй.

Вадик опустил голову и попытался пройти мимо Шимы. На лестницу, в полутьму, подальше отсюда… О чём он думал, оставшись возле кабинета?

— Ты это куда?.. — Шима резко и сильно ударил открытыми ладонями Вадика в грудь.

В «Своих» Вадика пару раз поколотили за то, что по ошибке поставил подножку старшекласснику, но это быстро закончилось. А в четвёртом классе он стал свидетелем травли другого мальчика: беднягу не били, а стебались, и Вадик по инерции примкнул к травящим — то гадкое ощущение, внутренний холод и пустоту он хорошо помнил до сих пор.