Жуть-2 - [37]

Лицо отступает, тень колышется рядом, теперь у ног, обходит кровать, туда, где сопит Катюха. Ложится не рядом, а прямо в неё. Михею нужно закричать, разбудить жену, вытолкнуть из неё волокнистый сгусток, но тело не слушается, его будто нет, только одни глаза, которые наливаются как пузыри и жмут череп болью. Свет уходит из комнаты, подбирая со стола обломки уличного фонаря и сырую россыпь бликов, лепившихся к вазам и полосатому дощатому полу, слизывает каждое светлое пятнышко, каждый отзвук отсутствия мрака. Оставляет Михею лишь черную и безмолвную пустоту.

* * *

Весь следующий день Михей внимательно следил за Катюхой. Что делает, куда идёт, о чем говорит, как смотрит. Хоть её поведение и было обычным и естественным, Михей всё же старался не терять жену из виду, не отпускал далеко и не позволял находиться у себя за спиной. Удерживал в поле зрения, как собаку на поводке.

— Как спала? — спрашивал он, принюхиваясь к борщу.

— Обычно, — отвечала Катюха, — а чего?

— Так, — Михей всматривался в тарелку с кроваво-красной жижей, в которой отражалось его хмурое лицо и разлапистый светильник на потолке, и мазал горчицей ржаной хлеб.

Ответы на вопрос «что теперь делать?», вертевшейся в голове с самого пробуждения, не покидали весь день и настырно топтались вокруг единственно известного способа борьбы с неизвестным — сходить за отцом Андреем.

К вечеру беспокойство немного поутихло, а перед сном Михею снова сделалось не по себе, и тяжелое предчувствие с новой силой заскулило под сердцем. Он долго не мог заснуть, ворочался и часто вставал: то поправить занавеску, то попить воды, то проверить замок. Катюха спала, как послушный ребенок. К двум часам ночи Михея наконец сморило. И не сон, а снова какое-то наваждение, будто и спит он, и не спит одновременно. В этой неразберихе состояний он вдруг нащупал отчетливый скрип кровати и первое, что подумал — Катюха тоже захотела попить, а затем вспомнил, что с ней случилось, и сон как рукой сняло — шум хлынул в уши, по спине побежал холод. Её ночная сорочка мелькнула за окном, как привидение. Катюха проплыла до калитки, вышла на дорогу и завернула в сторону леса. Михей запрыгнул в сапоги, набросил бушлат и выскочил, прихватив с крыльца еще одну куртку.

Сырой воздух собирался вокруг фонаря в радужный полупрозрачный шар. По мере удаления от него, тени становились длиннее, а ямы на дороге глубже. Днём здесь легко пройти без опаски, а ночью кажется, будто вся дорога усеяна бездонными и крутыми рытвинами, в которых можно запросто сломать ноги. Михей старался идти быстрее, но то и дело оступался. Догнать Катюху не получалось, он едва не терял её из виду.

Прохладный ночной ветер лениво гонял по деревне огромные воздушные волны — налетит, подомнёт, продудит в ушах и покатится дальше теребить жестяные кормушки на яблонях. Дорога в лес шла через поле мимо заросшего камышами пруда, откуда весной любят квакать лягушки. За ним тропинка срезала дорогу, кивала через небольшую канавку и на время терялась в небольшом лесочке на ближнем краю поля. Катюха растворилась как раз в этом лесочке.

Михей спешил следом. Оставил за спиной квадратное пятно водонапорной башни, ночью особенно неприступное, вместе с тропинкой прошил лесочек, выскочил к полю и замер — никого. За спиной постукивают от ветра молодые берёзы, впереди шепчет поле. Пахнет травой и сеном. Мрачное густое небо сидит на зубастой стене леса.

Михей двинулся дальше.

У опушки он почти настиг Катюху, но она прикоснулась к опушке леса и снова исчезла — еловая чаща будто впитала её и спрятала за частоколом веток.

Михей понял, куда идти… Он перестал высматривать светлое пятно ночной сорочки, а направился сразу к тому месту, где позавчера нашел заветный перчик. Чутьё подсказало. Он пробрался вдоль оврага, по верховодью, до кривой сосны на утёсе, за которым овраг раздваивался, скатился по крутому склону, шлёпнул ногой по ручью и двинулся дальше вдоль журчащей тропинки.

«Она же босая», — постучалась неожиданная догадка. Он ускорил шаг и на него надвинулся папоротник. Накрыл развесистой веткой, похожей на обглоданную рыбью кость.

От камней идёт пар, они дышат, дышат всегда, даже зимой.

Михей остановился — спящий лес похрапывает завалившейся сосной, над ухом стонет комар, из камней сочатся мелкие шорохи. Он присмотрелся и увидел между камнями нору, которой здесь прежде не было. Сейчас из неё кто-то рычит и ухает, а наружу летят ошмётки земли. Михей осторожно подходит и прислушивается — внутри энергично копошится и роет землю какой-то зверь, и вдруг вскрикивает, и жалобно стонет, как человек…

Михей в ужасе отступает, и оглушенный, сам не свой, оставляет на камнях Катюхину куртку, а сам плетётся домой.

* * *

Катюха вернулась под утро. Легла в кровать и заснула. А потом встала как обычно. Михей остановил её перед дверью:

— Покажи.

Катюха подняла руки и ахнула.

— Больно? — спросил Михей. — Где зелёнка?

Ногти уцелели только на больших пальцах, на остальных были содраны, в розовое мясо забился песок, а на засохшую липкими пятнами кровь приклеились кусочки листьев. Михей тщательно промыл ей руки, помазал и забинтовал пальцы. Один палец на левой был порезан до кости. Но страшнее этого было другое — ногам досталось не меньше.