Журналюга - [34]

— «Курьер», который будет лежать под Примаковым и Лужковым, никому не нужен!

— Не обобщай. Тебе не нужен. А о редакции ты подумал? О людях, которых ты сам затащил в «Курьер»? Куда они денутся? Везде сокращения. А у них семьи. О них ты подумал?

— А о чем я сегодня весь вечер думаю? — огрызнулся Лозовский.

— Да не будем мы ни под кем лежать! — придвинувшись к Лозовскому, понизив голос и даже глянув по сторонам, заговорщически сообщил Броверман. — Они дадут бабки, а иметь с этих бабок будут фунт прованского масла! В том-то и фокус! Не понимаешь? Пролетят они на выборах!

— Не факт. Рейтинги Примакова зашкаливают.

— Рейтинги, рейтинги! Вспомни, какой рейтинг был у Ельцина перед прошлыми выборами. А чем кончилось? Странный вы, журналисты, народ. Ты сам-то читаешь то, что пишешь? Или только пишешь, а читать некогда? Перечитай свою статью «Зеркало для президента». В ней же все сказано!

— Это была не моя статья.

— Твоя, не твоя! Она шла по твоему отделу. Значит, твоя. Так вот найди ее и внимательно прочитай. Они не понимают, на кого замахнулись. Они думают, что лев сдох. А он не сдох, он спит!

Статья, о которой говорил Савик, в свое время наделала немало шума. Лозовский не понял, какое отношение она имеет к нынешней ситуации в «Российском курьере», но Броверман посчитал на этом тему исчерпанной.

— Что ты скажешь в редакции? — спросил он.

— Не знаю.

— Представляю, о чем ты думаешь. Так вот, не нужно этого делать. Знаешь, зачем я сегодня к тебе приехал?

— Знаю! Получить отпущение грехов. Вот ты получишь, а не отпущение грехов! — рявкнул Лозовский, сжав пальцы в кулак и рубанув ладонью по локтю. — Понял?

— Тише, всех перебудишь! — предостерег Броверман. — Нет, Володя. Отговорить тебя от самой большой глупости, которую ты можешь сделать, — вот зачем я приехал. От того, чтобы ты швырнул заявление об уходе! А теперь можешь дать мне по морде, если это поможет тебе принять правильное решение.

— Много чести! Руки о тебя марать!

— Тогда давай выпьем.

— Сука ты, Савик, вот что я тебе скажу! Наливай!

Броверман еще немного посидел, заверил Лозовского в своей дружбе и беспредельной преданности и уехал, оставив Лозовского наедине с самим собой и с вопросом, на который у него не было никакого ответа: что он скажет завтра в редакции?

О решении, принятом новыми хозяевами еженедельника, в «Курьере» еще не знали. И нетрудно было представить, что произойдет, когда узнают. Первым побуждением будет то же, что сгоряча едва не сделал сам Лозовский: у него руки чесались немедленно написать заявление об увольнении. И он не сомневался, что если не все, то многие последовали бы его примеру. А потом возненавидели бы его. Все. Те, кто остался, за то, что он заставил их почувствовать себя подонками. Те, кто ушел, за то, что он лишил их куска хлеба.

Лозовский мог позволить себе швырнуть заявление об уходе. Но то, что для него, уже забывшего, что значит жить от получки до получки и от гонорара до гонорара, было всего лишь жестом, для сотрудников редакции оборачивалось нелегким жизненным испытанием. В этом Броверман был совершенно прав.

Московская журналистика еще не оправилась от кризиса, была безработица, хорошо жили только «подгузники», «подберезовики» и издания, совладельцами которых были западные медиа-холдинги.

Но и сделать вид, что ничего не произошло, тоже было невозможно. То, чего искренне не понимал Броверман, для Лозовского имело значение принципиальное. Для профессиональных журналистов, которые, как Лозовский, успели нахлебаться партийной печати, а потом совершенно неожиданно для себя, со счастливым изумлением ребенка, впервые увидевшего жирафа, узнали вкус настоящей творческой свободы, была невыносимо тягостна сама мысль, что придется снова прогибаться под кем-то. При этом не имело никакого значения, под кем и во имя чего. Как женщина не может быть немножко беременной, так и журналист не может быть почти свободным.

Всю свою жизнь Лозовский работал сам по себе, рассчитывал только на себя и отвечал только за самого себя. Впервые он оказался в таком положении, когда от него зависела судьба тридцати журналистов «Российского курьера».

Увольнение главного редактора еще можно было как-то перетерпеть. В «Курьере» он так и не стал своим. Он давал общие указания, достойно представлял «Российский курьер» на официальных мероприятиях, присутствовал на встречах президента с руководителями российских СМИ, читал лекции в европейских и американских университетах, перевалив всю черновую работу на зама и ответственного секретаря. Но то, что новым главным редактором стал Попов, сделало ситуацию острокритической.

Карьера Попова являла собой пример того, что со времен советской власти ничего принципиально не поменялось: превыше всего ценилась верность команде.

Попов был человеком команды и всегда рьяно, с мрачной прямолинейностью бульдозера, делал то, что требовалось команде. В свое время, выслужив в ЦК ВЛКСМ должность главного редактора молодежного журнала, он сразу принялся изгонять из журнала остатки либерализма, сохранившиеся еще с хрущевских времен и обеспечившие журналу широкую популярность. Его ретивость, ставшая неуместной в условиях перестройки, вызвала неудовольствие в ЦК комсомола.