Журнал Виктора Франкенштейна - [99]

Смерть моего друга взволновала меня до того глубоко, что на два дня я утратил всякие чувства, свойственные живым. Не знаю, как я себя вел, где бывал; просыпался я в грязном белье и, насколько помню, не прикасался к еде. Думаю, Полидори избегал меня из уважения к моему горю, но на третье утро он постучался в дверь моего кабинета.

— На следующей неделе возвращается Мэри, — сказал он. — Вот записка от Байрона.

Скорое возвращение Мэри пробудило меня ото сна. По некоей необъяснимой для меня причине я желал уничтожить существо до того, как она прибудет в Англию. Я не допускал мысли о том, что Мэри, как некогда Гарриет и Марте, в самом деле угрожает опасность, однако жаждал освободиться от этого омерзительного груза прежде, чем снова ее увижу. Мне хотелось сделаться для нее опорой в ее утрате — возможно, утешить ее. Разве мог я выполнить подобную задачу, пока существо еще живо? Как бы то ни было, в опытах своих я достиг нужной точки, и теперь успех казался мне делом решенным. С помощью проводов и набора металлических пластин, размещенных на разных уровнях так, что угол наклона их мог меняться, я наконец научился подчинять себе направление и силу электрического потока. Я испытал это на бродячем псе, усыпленном эфиром, и он тотчас же скончался под разрядом.

Затем я по баснословной цене купил у моряка из Уоппинга берберийскую обезьяну — испытывать свою теорию на себе подобных я не мог, но полагал, что для целей этого эксперимента обезьяна подойдет лучше всего, будучи ближайшим к нам видом. Я, как и прежде, усыпил ее эфиром и, закрепив на столе посредством кожаных ремней, подверг ее электрическому разряду. Затрясшись в сильных конвульсиях, сопровождавшихся многократными спазмами, и извиваясь, она скончалась через шестнадцать секунд. Затем я подключил электричество вновь — меня не остановило и то, что тело на моих глазах разлагалось, кожа сморщивалась, плоть таяла. Вонь стояла ужасная, но я твердо решился довести опыт до конца. Я применил еще один разряд, и очень скоро от тела остался один скелет; потом и сами кости начали распадаться на части, пока не превратились в прах. Цель моя была достигнута.

Глава 22

Я покинул Лаймхаус, исполненный ликования. Сомнений более не было — долгой моей связи с существом настал конец. Я шел по главной дороге, мимо улочек, где всегда попадаются те, кто ищет незнакомых картин и ощущений. Идучи, я чувствовал себя в полнейшей безопасности. Я повернул за угол и, кинув быстрый взгляд направо, увидел Полидори. Он стоял в тени, но узнать его мне ничего не стоило. Пребывая в настроении триумфальном, я решил: заставлю его побегать. Остановившись посередь улицы, я дал ему довольно времени, чтобы меня заметить. Затем быстрым шагом направился в сторону Рэтклиффа и Уайтчепела, пробираясь узкими улочками, что составляют эту местность. Мне казалось, что где-то за моей спиною слышны шаги, и я, свернувши в переулок, стал ждать. Когда Полидори прошел мимо, я выступил из-за угла и взял его за руку.

— Добрый вечер, — произнес я. — Как видно, мы с вами — завсегдатаи одних и тех же мест.

Оборотившись ко мне, он замер.

— Что, если я гоняюсь за приключениями?

— Нет. Вы гоняетесь за мною.

Мгновение он молчал.

— Признаюсь, Виктор, вы мне небезынтересны. Понимание ваше куда шире, нежели обычное…

— Стало быть, вы, как я и подозревал, рылись в моих бумагах. Разве не так? — Теперь мне все было едино — я ничего не скрывал. — Что же вы там обнаружили?

— Превосходные вещи. Но ключа я найти не могу.

— Ключ у меня. Потому-то вы меня и преследуете.

К нему вернулось самообладание.

— Я говорил вам, что хочу узнать ваши тайны. Полагаю, вы пытаетесь исполнить, осуществить — не знаю, как выразиться — нечто необычное?

Момент он выбрал подходящий. Ликование мое и чувство достигнутой цели были таковы, что я готов был кричать о них во весь голос на улицах.

— Дело мое особого свойства, — сказал я.

— Я знал это.

— Вы не поверите мне.

— В лице вашем читается убежденность. Этого для меня достаточно.

— Не убежденность, но торжество. Здесь говорить мы не можем. — Меня, верно, бросило в пот, ибо одежда моя была совершенно мокра.

Я нанял кеб, и мы поехали на Джермин-стрит. Мы уселись в моем кабинете. Я ждал и не мог дождаться, когда смогу поведать историю своего успеха.

— Дело мое особого свойства. Подобного ему, на мой взгляд, еще не бывало. Полагаю, оно единственно в своем роде.

— Вы говорите серьезно, Франкенштейн?

— Да вы, пожалуй, вздумаете надо мною смеяться?

— Отнюдь нет. Я хочу вас понять.

— О, тогда вам придется начать с самого начала.

Я рассказал ему все о своих опытах. В продолжение долгой речи он не проронил ни слова. Он наблюдал за мною в манере престраннейшей.

— Смею вас уверить, Полидори, то, что я вам рассказал, — чистая правда. Каждая часть этой истории происходила в точности так, как я описал.

Когда я, поведав ему о первом пробуждении существа, замолчал, он склонился вперед и прошептал:

— Так, значит, оно жило? Вы не шутите? — Он приложил руку ко лбу — жест, выражавший крайнее изумление. Глаза его были широко распахнуты.

Я кивнул, а затем тихим голосом добавил: