Журавлиное небо - [5]

Зачем, зачем ему эта хата, где живут только тоска по жене и обида на сына?

Он постоял посреди хаты, увидел на полу хлебные крошки, пошел в закуток, взял веник и подмел пол. Налил цыплятам в тарелку свежей воды и вышел во двор.

За огородами по меже шли с поля женщины; чей-то голос звучал громче всех, не то кого-то ругал, не то про что-то рассказывал. Была пора недолгого покоя, вечерней благодати, пора закатного луча и печально-звонкой девичьей песни. Но никто не пел. Стучал на пруду валек — эхо дремотно катилось по деревне, оно напоминало что-то давнее, полузабытое, грустно умиротворяло, и думалось, что и через год и через два будет катиться оно по деревне, это эхо, а он будет вот так же стоять во дворе и слушать его.

И на душе у него стало спокойнее.

Он намешал кабану в пойло толченого картофеля, вылил пойло в корыто, переждал, пока тот съест, и вышел на улицу. Надо было бы зайти к старому Ничипору, сказать, что приехал с луга и будет завтра отбывать дворовку. «После зайду, — подумал он, — сперва развяжусь с лугом». И медленно побрел по улице.

Возле колодца он увидел мальчишек; подбрасывая вверх какую-то птицу, они с криком гонялись за ней, а когда она начинала ковылять по земле, накрывали ее шапкой. Он остановился и позвал их к себе. Мальчишки притихли, сбились в кучку. Потом, сказав что-то дружкам, к Максиму подбежал сын бригадира Стась — самый смелый из всех, рослый, в замусоленной шапке, надетой козырьком назад.

— Это вы нам кричали, дядька Максим?

— Носитесь тут, — сказал он, — птицу мучите…

— Это кароза, — сказал Стась, — а по-научному — сойка.

— Кароза, сойка — все равно, — сказал он. — Вы мне лучше одно дело сделайте…

Стась поправил на голове шапку и, переступив с ноги на ногу, шмыгнул носом.

— Какое дело?

— Оббежите дворы и скажите, что я приехал с луга, что мужчины просили, чтобы…

— Ого, дядька Максим, хитрые вы, — сказал Стась. — Что у нас — ноги купленные?

— Глянь, разумник какой!.. Я вам топтуху дам, сходите на рыбу.

— Правда, дадите? Не обманываете, дядька Максим?

— Ты лучше слушай. Я тебе сейчас все расскажу по порядку. Только смотри не забудь…

Он объяснял, кому и что необходимо передать, а Стась все кивал головой и шмыгал носом…

— Так не забудешь? Смотри мне…

— Правда, топтуху дадите, дядька Максим?

Он не ответил — из кустов за колодцем вышла Варвара. Она, наверное, тоже заметила его, хотела было остановиться, может, спрятаться, но, посмотрев на улицу, смело пошла к нему. Он стоял и ждал. Она поравнялась с ним и, не здороваясь, тихо сказала:

— Щавеля во немного нарвала… Мало его селето…

— На лугу такого добра хватает, — тоже не здороваясь, сказал он. — Да мне не до щавеля там…

Она остановилась и посмотрела куда-то в сторону.

— Ты один приехал или покосили уже все?

— Дворовка у меня, — сказал он. — Мужчины еще остались.

— Забор у меня, лихо на него, повалился, — пожаловалась она. — Ходила утром к Иванчиковому хлопцу, чтоб помог, а он говорит: времени нет. Камни собирать во вторую бригаду поехал.

— Камни в сенокос… Выдумал же кто-то.

— Не от колхоза это… Из района приезжали… За деньги…

— Давно завалился твой забор?

— Да вчера! Чей-то кабан подрыл. Я хотела выровнять, а столб гнилой — надломился… Подперла лопатой…

— Пойдем, гляну на твой забор…

— У тебя свое дело…

Он молча пошел по улице впереди нее, не оглядываясь, поднял на дороге какой-то прутик, повертел его в руках, потом, примерившись, швырнул в пыльную канаву.

— У тебя свое дело, — снова сказала она, догоняя. — Приедет вот Иванчиков хлопец… А там и у моего Толика каникулы.

— Много ему дают гулять?

— Месяц, писал… А твой не собирается приехать?

— Нельзя ему, — солгал он. — Не пускают. Работа у него такая.

— И то! Это ж во Маринин хлопец со службы пришел, а где служил, не говорит. Не позволяют им говорить…

— Твоему много еще учиться?

— Две зимы.

«Выучится, — подумал он, — и жди его тогда в деревне… Как моего…» Он не хотел плохо думать о ее сыне и не мог иначе — два года таил на него обиду. В деревне давно уже знали, что Максим ходит к Варваре: он без жены, она без мужа — почему б и не сойтись! Знал про это, наверное, и Толик, потому что как-то летом, подвыпив на выпускном школьном вечере, пристал на улице к Максиму, лез с кулаками, грозился и близко не подпускать его к материному порогу… Прибежала Варвара и, плача, увела сына домой. И с того самого дня между ней и Максимом встало что-то, обоих угнетала какая-то недосказанность, неопределенность их отношений.

Они и сейчас словно боялись нарушить что-то, переступить через эту неопределенность и потому говорили о том, что было не так уж и важно.

— Во, видишь, — сказала она, остановившись возле подгнившего столбика, — ветер поднимется — снова завалится…

— Завалится, — потрогав столб, озабоченно согласился он. — Все переставить надо. Может, пока хоть новый столб вкопаю…

— То гляди уж, Максимка, гляди, — как-то растерянно и заискивающе сказала она и отошла в сторонку, пропуская его в калитку, бочком вошла следом.

Максим что-то высматривал под поветью, что-то бормотал себе под нос, откатил от стены суковатое сосновое полено, заскорузлое внизу от смолы, пнул его ногой, позвал: