Журавлиная родина - [6]

— Что это у него в носу — вроде кто есть? Он с бабой поехал или один?

Челн моряка с разгона ткнулся в берег, двое подхватили, остальные подошли ближе и… остановились в почтительном молчании: всю переднюю часть занимала щука — хвост ее терялся под скамейкой гребца, голова свешивалась с носа. Рядом лежала вторая рыбина, много меньше, но тоже редкостного размера. Моряк первой вытащил ее и преподнес мне:

— Так сказать, за аренду вашего теплохода, — поймал у провалучей ямы.

Большую щуку моряк с трудом — с десяток рук помогали — взвалил на плечи и понес к Марье.

Больше всех поражен, пожалуй, даже обижен был Федор Васильевич. Лицо его посерело и сморщилось. Только когда моряк с рыбиной скрылся за колхозным амбаром, старик перевел дух, ободрился и сказал:

— Не! Это — не моя! Это, конечно, порядочная, да куды ж до моей-то! Моя — во-о-он с тот кормовик будет.

Очень приметный челн у Федора Васильевича — новый еще, беловатый. Я сразу узнал его утром, когда против окошка раздернулся озерный туман. На солнце поблескивал кормовик, и водяной угол далеко протянулся от тупого носа долбленки.

Мечта осталась жить.

А разве это не самое главное для человека?

Чужой

Не сообразив, что дужка котелка очень нагрелась, я взял ее голой рукой и, охнув, отбросил котелок в сторону. Вода мигом исчезла в песке, оставив облачко пара.

Николай Викторович без всякого осуждения взглянул на меня, не сказал ни слова, поднял котелок, пополоскал его у кромки озера, затем, зайдя поглубже, набрал свежей воды и вновь поставил на огонь.

Я лежал в тени прибрежной сосенки, выставив мокрые до колен ноги на солнце, и думал о своем спутнике. Все, что ему принадлежало — от карманных часов до перочинного ножика, от мельчайшего рыболовного крючочка до челна, — действовало безукоризненно. Все, что он делал, он делал обстоятельно и с толком.

Он никогда не подводил меня: не опаздывал на встречи, не хныкал при неудачах, не обращал внимания на капризы погоды. Иногда даже казалось, что невозмутимость этого человека граничит с каким-то безразличием.

Помню одну зарю. После ночной грозы, щедрой ливнем, полной грохота и вспышек молний, взошло солнце. Нежаркое, оно ласкало водную гладь, такую ровную, что виден был каждый всплеск рыбы.

Мне хотелось запеть, закричать, но, обернувшись к Николаю Викторовичу, я только протяжно выдохнул: «Хорошо!» Спутник мой неотрывно смотрел в озерную даль. Лицо его было внимательно и ясно, но он молчал.

Иногда это молчание становилось тягостным. Бывало, за все долгое утро он только попросит разок-другой передать червей или сачок, а когда начнет припекать солнце, вымолвит: «Ну что — пошабашим?»

…Котелок шумно заплескал на угли… После крепчайшей ухи из рыб, каждую из которых еще помнишь, как выловил, очень хотелось пить.

…Расстелив на песке плащ-палатку и положив под головы свернутые ватники, мы отдыхали. Вертлявая крачка, лениво покачиваясь в слоистом от жары воздухе, казалось, с удовольствием прерывала полет, чтобы кинуться в воду и поиграть с брызгами.

Я спросил:

— Николай Викторович! Вы не волнуетесь, когда тащите крупную рыбу? Такую, как последнего окуня?

Речь шла об утреннем случае.

Николай Викторович мудрил что-то с крючками и не заметил, как большой поплавок живцовой удочки качнулся, резво пошел в сторону и стал тонуть. Его снежно-белая маковка быстро превратилась в желтое пятнышко глубоко в толще воды.

Я тихонько свистнул. Николай Викторович схватил удилище и резко подсек. Леска, поднимая пузырчатый бурунчик, побежала вдоль борта.

Челн закачался. Два раза упругая нить проскальзывала благополучно по днищу челнока, и рыболов, встав во весь рост, протягивал удилище как можно дальше, утопив верхушку в воде. Один раз леска зацепила якорную цепь. Казалось, конца не будет бешеному натиску. Но вот удилище выпрямилось. Как от пароходного винта закрутились воронки, и вот он, горбатый, черноспинный окунь — у самого борта.

Я подвел сачок. Есть! По мокрому днищу звонко бил хвостом двухкилограммовый красавец…

— Вы не волновались? — повторил я вопрос.

— Бамбук, сатурн, сачок… — протянул мой приятель и сладко зевнул. — Все рассчитано…

Глухой, но мощный удар нарушил полуденную тишину и покатился, урча и повторяясь, в путаницу хвойных островов. За озером поднялась стая ворон. Николай Викторович вскочил и, захватив кормовик, кинулся в челн. Я сел на весла. Запела вода под тупым носом долбленки.

На середине большого плеса мы перестали грести, чтобы немного отдохнуть…

…Кузьма появился в наших краях неведомо откуда года три назад. У Анны, вдовы, купил половину дома, стоявшего над озерным обрывом. Здесь легко разместилось имущество, прибывшее в двух мешках на плечах покупателя и его жены, немолодой уже женщины с лицом, похожим на недожаренный блин.

Чем занимался Кузьма, как добывал пропитание, понять было трудно. Войти в колхоз он решительно отказался, ремесла никакого не знал.

Кузьма нашел в камышах старый челн и стал считать его своим, распив с бывшим владельцем — кузнецом пол-литра. Ремонт был несложен: большая дырка в носу, где выпала сердцевина осиновой колоды, была заткнута обрывком мешка, а щели кое-как заляпаны смолой.