Журавлиная ночь - [48]

…Порой складывается впечатление, что гордо замкнувшемуся на всё довоенное старшему поколению… просто наплевать на будущее мира, их цель — лишь побольнее обидеть, задеть достоинство, тех, кто «не видел войны»…

…Школьная программа раздута сверх всякой меры, все её требования просто немыслимо выполнять добросовестно — на это не хватит никаких сил и времени. А ведь для усвоения того же объёма информации вполне достаточно пяти или шести лет — в связи с чем и само обучение в школах можно начинать позже…»

(Тут Ромбов снова удивился: он думал, Кременецкий будет за раннее окончание школы!)

«…У одного человека всё равно не будет одновременно четырёх или пяти профессий. Он не будет сразу и математиком, и литературным критиком, и химиком-технологом, и конструктором-чертёжником, и военным. Так как можно требовать столько с учащихся?…

…А разве сама изоляция армейской жизни от гражданской, сама мелочная регламентация поведения и быта в армии не может не оскорблять человека истинно коммунистических убеждений? Так почему же страну развитого социализма должна защищать не организация вооружённого и прошедшего подготовку на случай войны населения — а постоянно унижаемые по мелочам, не готовые, ни к чему случайные люди, на два года вырванные из общества? И так ли нужно вырывать их из него?…»

(«Да, сам-то — человек, добросовестный в работе, и с обострённым чувством собственного достоинства, его не нужно подгонять и контролировать — но знает ли отрицательные стороны реальных людей? Хотя… — задумался Ромбов. — Мало ли я там видел подонков, готовых ломать через колено психику подчинённых? А случись война, они же — первые предатели…»

«И давайте наконец перестанем сомневаться, — откликнулся Вин Бapг. — На Фархелеме иначе не получалось…»)

…Но в тетради затем шло что-то странное и непонятное, о противоречии между «философией» и «истинной наукой» — и текст так обрывался! Обращение ко всем землянам осталось незавершённым… (Или скорее попытка разобраться во многом самому — хотя Кременецкий мог не осознавать это, уверенный: ему есть что сказать всем! И был в поиске — временами странном, но не предосудительном…

«В нашей версии, — уточнил Тубанов. — Где тоже всё непросто. Но там пока и есть — наша…»)

А вот и зашифрованная страница…

Ромбов ещё днём, на работе, колебался: взяться за расшифровку самостоятельно, или поручить специалисту — но всё же решил попытать счастья сам. Хотя… Кременецкий (видимо, полагая, что шифр, где буквы соответствуют по определённому коду другим буквам того же алфавита, разгадать легче) заменил буквы (а может, слоги?) довольно сложными знаками, из которых Ромбову был знаком лишь один — обычная восьмёрка. (Или и другие — были буквами, цифрами или иероглифами в каких-то письменностях мира, но Ромбов их не знал?) Заголовок же состоял из шести групп знаков (видимо, слов): двух — по семь букв, затем — пяти- и трёхбуквенного, и ещё два, по шесть и десять букв, были заключены в кавычки. И далее весь зашифрованный текст делился на пункты, обозначенные обычными цифрами: от 92 до 00, затем 02, 16 и 39 — и наконец, под номером 40, взятым в квадратные скобки, уже ничего не значилось…

Вначале Ромбов взялся определять, с какой частотой встречается каждый знак текста — но, потратив полчаса, убедился: такой подход ведёт в тупик. И тут его осенило: для облегчения беглого просмотра Кременецкий мог придать некоторым знакам сходство с теми же буквами обычного алфавита! Ромбов стал искать соответствия — закрывая то одну, то другую часть каждого из знаков (да, как правило, симметричных, будто и составленных из какой-то буквы и её зеркального отражения!) — хотя и это мог быть тупик…

Но нет — тут уже второй знак в пятибуквенном слове заголовка (квадрат с горизонтальной чертой посередине) превратился в «Е»! Правда, и потом, закрыв один кружок предыдущего знака (той самой восьмёрки) — Ромбов долго думал, что за слово могло начинаться с «ое», пока вдруг, случайно закрыв левую половину, не получил «З». Два следующих, уже асимметричных знака, впрочем, так не расшифровывались — но из последнего, вновь симметричного по горизонтали, получилось «И». «Зе…и» — может быть, «Земли»? И тогда второй знак трёхбуквенного слова (тот же, что и четвёртый в предыдущем) — «Л»! Самое вероятное: «…Земли для…»

Ромбов стал искать семь уже известных букв в других словах. Два первых слова заканчивались на «Я» — и ещё один, симметричный по диагонали, знак шестибуквенного слова Ромбов посчитал за «А». Тогда буквы со второй по четвёртую читались как «аме», вторая и третья следующего слова — «ме», и дальше в обоих словах была одна и та же буква… Пока оставив её, Ромбов стал перебивать возможные варианты перед «аме», и убедился, что самая вероятная — «К»: кроме «камень» и «камеры», ничто не приходило на ум. Но тогда и восьмой в десятибуквенном слове была тоже «К», а после «ме» в обоих словах — «Н» или «Р»… «Камеры смертников»! — вдруг будто вспыхнуло в сознании Ромбова. Ещё не веря своей удаче, он проверил — сходилось и по числу букв, и по однозначному соответствию! Он был на верном пути…