Журавли покидают гнезда - [40]

— Дело, конечно, твое, но я скажу — зря ты все это затеял, — продолжал Соним.

Хотелось Юсэку объяснить, почему он покинул родину, да не время было выворачивать душу. И он только ответил:

— Наверное, хуже того, что было, не будет.

— Это как получится. Вот я, например, — устроился. Хоть чумизой, но дети набивают животы. А в Корее и того не было. А моих товарищей не устраивала здешняя похлебка — за золотом погнались, да так и не вернулись, должно быть, погибли. А тех, кому подфартило в России, тех дьявол сожрал.

— Дьявол?.. — вытаращил глаза Юсэк.

— Ты не знаешь желтого дьявола?! — воскликнул Соним. — Неужто не слышал про опиум?

— Слышал, конечно…

— Вот за него-то и спускали все добытое богатство. И сгорели.

Узнай прежний Юсэк о том, какое богатство может принести смола, выжатая из мака, — пришел бы в дикий восторг и попытался бы извлечь пользу. Теперь его уже не трясет золотая лихорадка, его бросает в жар только от страха и беспокойства за Эсуги и товарищей.

— Вот и пришли, — Соним остановился. — Так где же ваши?

— Должны быть где-то здесь, — сказал Бонсек. — Нет, пожалуй, они выше. — Он стал громко звать Мансика и Ира.

Никто не отозвался, лишь по-прежнему шумел лес, стряхивая с себя последние капли дождя. Юсэку вдруг показалось, что пришли они совсем не туда. В крайней растерянности он стал на ощупь цепляться за стволы деревьев, за сучья и бессознательно карабкаться вверх, но сучья обламывались — и его сносило вниз. Впиваясь пальцами в землю, он полз, бормоча имя Эсуги. Иногда он вскакивал и кричал в полную силу. Ветер относил голос куда-то назад, теряясь в шуме леса. «Неужели?.. Неужели?.. Неужели?..» — стучало, рвалось наружу сердце. Но вдруг до них донеслось эхо ружейных выстрелов. И Юсэк их ясно слышал…

Они вернулись в фанзу уже под утро. Жена Сонима, дремавшая на ондоле возле печи, тотчас же вскочила и засуетилась над папсаном, где стояли кастрюли с едой.

— Девушка у нас приболела, так мы ее на руках несли, — пояснил Соним. — Ты дай ей во что-нибудь переодеться. Бедняжка промокла насквозь.

Эсуги сидела у самой печи, лицо ее было бескровным. Она вся дрожала.

— Да ты застыла совсем! — ужаснулась хозяйка, потрогав ее лицо, плечи, — Потерпи чуточку, сейчас нагреется ондоль. А пока пойдем, я тебе помогу переодеться. — Она сняла с Эсуги обувь, помогла подняться.

Эсуги задержалась, глянула на туфли.

— Что с ними стало, — грустно промолвила она, бросив на Юсэка укоряющий взгляд. — Говорила же тебе, а ты не послушался, вот и развалились.

— Она о туфлях печется! — воскликнула хозяйка. — Ты на себя лучше посмотри…

— Ну, а вы что пристыли к порогу? — обратился Соним к притихшим мужчинам. — Забирайтесь на ондоль. Сейчас похлебаем горячего супу и ляжем отдыхать.

Наскоро скинув обувь, Бонсек первым поднялся на ондоль и, скрестив ноги, уселся поближе к папсану. Подсели и другие. Один Юсэк продолжал стоять у двери, растерянно глядя то на занавес, за которым скрылась Эсуги, то на ее туфли.

— А ты чего стоишь? — спросил его Соним. — Залезай, места всем хватит.

— Я постою. Мне не холодно, — промолвил Юсэк, опускаясь на стульчик.

Отогревшиеся люди молчали. Вороша соломенную крышу, свистел ветер. Стучался в окно дождь…

Они проснулись от шума. Из комнаты в комнату с криком и смехом носились бесштанные дети. Мать, занятая завтраком возле печи, ворчала на них, но те не унимались.

— Эти чертенята разве дадут людям отдохнуть, — пыталась извиниться женщина.

— Спасибо, что разбудили, — сказал Ир, быстро поднимаясь. — Не время отсыпаться: день короткий, а путь еще долгий. — Сойдя с ондоля, он прошел в комнату, где лежала Эсуги. Глаза ее были закрыты, она тяжело дышала. Потрогав ее голову, Ир спросил подошедшую хозяйку: — В деревне есть лекарь?

— Сами мы лекари, — сказала женщина. — Проку от них никакого. Разве что унесет с собой лишний багади[42] зерна. — И, вздохнув, проворчала: — Все мы пиявки из одного пруда. Одним — горе, другим — пища.

— Зачем же так обо всех, — попробовал возразить Ир. — Мы видим, что вы добрые люди.

— Уж больно обидно за корейцев, — промолвила женщина.

Она еще что-то говорила, но Ир не слышал, мысли его были заняты другим. Взглянув на него, Юсэк сразу понял, что с Эсуги плохо. Он никогда не видел учителя таким обеспокоенным, как сейчас, и это его пугало.

— Что с ней, сенсами? — спросил он встревожен-но.

— Ей очень плохо, — сказал Ир. — А куда Соним ушел? — Не дожидаясь ответа, он вышел из фанзы.

Дождя не было, но тучи еще тянулись с севера на юг. Заглянув в чулан и обойдя двор, Ир оказался на улице. Вдали синели омытые дождями сопки. К прилипшим к холму однообразным фанзам слетались стаи ворон, вероятно, отыскивали на пашнях выбитых ливнем червей. А за фанзами и огородами, где-то в конце этих изрезанных оврагами холмов, была юго-восточная граница России. Она находилась рядом, и тем труднее ему было оставаться здесь, в этой фанзе, куда могли в любую минуту нагрянуть японцы или китайские карательные отряды. Он понимал, что сулила ему и его друзьям встреча с ними, и в то же время не мог уйти отсюда, оставив больную Эсуги на попечение чужим людям.