Жрица моря - [31]

Это было странное чувство — лежать здесь, с благостным смирением и комфортом глядя смерти в лицо. Не то чтобы жизнь значила для меня слишком много — но все же я знал, что в самый решающий момент я стану цепко хвататься за нее. В конце концов, именно это я проделывал во время приступов астмы (во всяком случае, мне так казалось), ибо это была буквально борьба за жизнь. Я знал по своему недавнему опыту последнего приступа, бывшего первым, который я перенес абсолютно без врачебной помощи, — стоит лишь потерять сознание — и спазм сходит на нет. Думаю, что именно поэтому мне иногда давали вдохнуть хлороформа.

Объяснение моего спокойствия, очевидно, заключалось в том, что сердцем я никогда не верил в то, что мисс Морган — в действительности та, за кого она себя выдает. В глубине души я игрался с собственной фантазией, поскольку к этому меня вынуждали собственные наклонности. Так или иначе, я решил попробовать. Все, что представляло для меня интерес, было связано с мисс Морган. Это была единственная альтернатива возвращению домой, дальнейшим приступам астмы, ссорам с. сестрой и продаже дурацких домов дурацким людям.

Приняв столь важное решение, я вновь провалился в сон, а когда проснулся, миссис Третоуэн входила в комнату, неся поднос с завтраком. Как это ни странно, но астма никогда не могла испортить мой аппетит. Если бы она влияла на него, то я встречал бы гораздо больше сочувствия, так как членам моей семьи было не понять, как с человеком, не отказывающимся от пищи, может произойти что-либо дурное.

Пока я завтракал, в спальню вошла мисс Морган и заговорила со мной, как обычно. Мне было нечего особенно рассказывать ей. Кроме того, мой голос был хриплым, как у ворона; я был небрит и знал, что мои глаза налились кровью, как у престарелого бульдога {со мной всегда случалось такое после приступов), — в общем, я представлялся себе настолько непривлекательным, что опасался потерять место жертвенного раба. Но тут она прекратила беседу, ваяла книгу и принялась ее читать, а я, повернувшись на бок, вновь забылся сном. Все-таки астма отнимала много сил.

Она послала Третоуэна отправить телеграмму моей семье, чтобы они знали, где я нахожусь. Я понимал, что волноваться за меня они не станут, так что принял приглашение мисс Морган пробыть у нее до конца недели. В тот момент я едва переставлял ноги и сомневался, буду ли я способен нормально управлять автомобилем в течение ближайших суток.

Было очень приятно лежать в залитой солнцем комнате, прислушиваться к голосу моря и видеть мисс Морган, сидящую совсем неслышно и занятую чтением настолько, что она не обращала на меня внимания, и одновременно чувствовать ее дружеское расположение. Мне нравилось чувствовать ее рядом с собой. Казалось, что в такие минуты ко мне приходило ощущение понимания самого сокровенного в душах людских; я чувствовал, о чем думают люди и каково их отношение ко мне. Я прекрасно знал глубоко искренние намерения старого верного Скотти в отношении меня; думаю, что он действительно заботился обо мне, хотя я иногда раздражал его сверх всякой меры. Я прекрасно знал также, что моя сестра сыта мной по горло, хотя она всеми силами старалась скрывать это, особенно во время приступов моей болезни. Я видел, что моя мать давно живет в собственном внутреннем мире, не замечая ничего происходящего вокруг, и что ей ничего не стоило оставить этот дом, и что вся забота о доме была заслугой исключительна сестры, которая никогда не согласилась бы ни переместить в другое место штаб-квартиру «Союза девушек», ни занять в этом доме подчиненное положение. Пока я считался лидером по недвижимости в этом городке, сестра еще могла надеяться на определенное положение в обществе; но стоило мне отойти от дел, оставив все на нее, — и ее положение исчезало, и. все, кого она когда-либо обидела, а имя им — легион, не преминули бы воспользоваться возможностью отомстить ей. Поскольку она тихой сапой подорвала мои шансы, сейчас уже было поздно что-либо делать. Боюсь, что я никогда не был излишне обходителен с ней. Она держала себя со мной нормально, хотя сомневаюсь, что она находила мое общество приятным.

Чувство, которое я испытал в отношении мисс Морган, выздоравливая в ее постели, можно было назвать удивительным спокойствием. Мне трудно описать это как-либо иначе. Казалось, у нее были нервы хирурга. До поры до времени все было тихо, я это чувствовал; но все же я находился в положении пациента, которого пытаются подбодрить перед операцией. Подходил момент, когда мисс Морган должна была протянуть ко мне руку, если я только не предупрежу ее, схватив ее за руку сам. Но я знал, что никогда этого не сделаю первым. Я собирался и дальше жить своей обычной жизнью, сколько бы это ни тянулось; если же меня ожидал жертвенный алтарь — что ж, так тому я быть. Я пытался представить, как должно выглядеть само жертвоприношение. Я не мог себе' представить мисс Морган, которая вовсю орудовала бы золотым кинжалом, пытаясь добраться до моего сердца. Я представлял, что меня, должно быть, одной лунной ночью пригласят на прогулку на самый край утеса, и там большая волна нахлынет на меня, и слижет меня с утеса, и мисс Морган будет стоять и смотреть, как меня уносит. Странно было, что осознание этого, вместо того, чтобы подавлять меня, вызывало у меня ощущение необыкновенного подъема и внутренней силы. Я чувствовал, что, имея это в своей душе, я могу встречаться с мисс Морган практически на равных. Morituri te saluiamus [Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя].