Жрец смерти - [82]

– И я тоже ваша поклонница, – пробормотала я, чувствуя, что лоб покрывается испариной. Давно я так не волновалась!

Фраза прозвучала невинно, но ее истинный смысл был понятен только мне. Ну и самому Винокуру, если бы он был в курсе, что мне все известно о его тайной жизни серийного убийцы.

Глаза Винокура за стеклами очков чуть прищурились, и он произнес, указывая на кожаное кресло:

– Узнав, что вы позвонили со своим замечательным предложением, я пришел в восторг. Я готов на все, что поможет больным детям!

Ну конечно, так я ему и поверила… И тут же поймала себя на мысли: а ведь поверила бы, если бы не знала, кто стоит передо мной.

– Давайте лучше пройдемся, – произнесла я, потому что мне была невыносима мысль о том, что я окажусь один на один с этим чудовищем.

Винокур ударил себя ладонью по лбу.

– Ах, ну да, конечно! Вы же наверняка хотите, чтобы я показал вам наш центр! Разумеется, дорогая Ника, разумеется! Кстати, какое у вас отчество? Я нигде не мог раздобыть информацию об этом.

Значит, он собирал обо мне сведения. Только почему? Он что, и правда ценитель моих фоторабот? Нет, Винокур, как я убедилась, предпочитал жутковатые гравюры.

– Называйте меня просто Никой, – сказала я весьма холодно, а потом спохватилась: мой тон может его навести на ненужные мне размышления.

– О, я вижу, у вас имеются тайны, – улыбнулся Винокур. – Ну что же, они есть у каждого из нас.

– И даже у вас? – парировала я. – Не могу представить, что у вас имеются тайны, Николай Платонович!

Маньяк на мгновение смутился, его глаза за стеклами очков забегали. Так и есть, я попала в точку. Мой вопрос профессор оставил без ответа и сам поинтересовался:

– А Ника – сокращенное от Вероники?

– Ника – это Ника. Римская богиня победы, – пояснила я.

То, как меня звали раньше, в прежней жизни, было неважно. Фамилию я сохранила, а вот имя изменила. Я была Ника, просто Ника.

– Значит, вы любите одерживать победы? – Взгляд Винокура замер на моем лице.

Мне стало не по себе. Такой взгляд был только у одного человека, которого уже давно нет в живых. У другого профессора – Аркадия Аркадьевича.

– Кто же не любит одерживать победы? – чуть пожала плечами я. – Вы ведь наверняка тоже? И вам пришлось терпеть также и поражения? Например, в последнее время.

Лицо Винокура окаменело – всего на мгновение, а затем расслабилось. Да, он потерпел поражение, одураченный своей жертвой, малолетней девочкой, и неизвестной женщиной, оказавшейся в его логове. Но потом профессор сообразил, что собеседница никак не может знать об этом.

– Да, да, сфера моей деятельности такова, что мне приходится иногда капитулировать, – вздохнул Винокур. – Потому что я, увы, всего лишь врач, а не Всевышний. И не в состоянии победить смерть.

Ему и не требовалось побеждать смерть. Потому что он сам был смертью. Да, в данном случае смерть была не старая бабка с лицом ведьмы. И не скелет в черном балахоне с косой в руках. Смерть стояла передо мной, и имя ей, вернее ему, было Николай Платонович Винокур.

– И часто вам приходится сталкиваться со смертью? – спросила я.

Но Винокур не успел ответить на вопрос, потому что дверь открылась и появилась миловидная пресс-секретарь Центра детского здоровья, та самая, с которой я договаривалась о встрече. Профессор лишь усмехнулся, и усмешка его мне не понравилась.

– Ну что же, прошу следовать за нами, – пригласил он. – Вы ведь еще не бывали у нас в центре?

Я едва не проговорилась, что бывала. Да, я там была, но в другом обличье. И об этом Винокуру знать вовсе не требовалось.

Наблюдая за тем, как директор клиники возится с детьми в палатах, куда мы заглянули, я чувствовала, что вся дрожу. Потому что дети были крайне рады видеть «дядю Колю». Некоторые бросались к нему и прижимались к его халату, а лица тех, что лежали в кроватях или сидели в инвалидных колясках, лучились, как маленькие солнышки.

Каждого из детей Винокур знал по имени, с каждым говорил о чем-то своем, умел к каждому подобрать ключик. Время от времени профессор смеялся – и я на мгновение зажмуривалась. Потому что смех у него был вроде нормальный, а под конец визгливо-кашляющий и сразу же навевал на меня ужасные воспоминания. О том, что произошло в замке Синей Бороды. О том, что случилось со Светой. О том, что я видела в морозильных камерах в подземелье. Но и пресс-секретарь, и дети не обращали внимания на странный смех доктора. Видимо, давно к нему привыкли.

Экскурсия длилась больше часа, мы обошли бо́льшую часть центра. Наконец разговор как бы сам по себе, а в действительности управляемый мной, перешел на Свету. На последнюю жертву маньяка Артеменко, как официально считалось.

Услышав эту фамилию, пресс-секретарь вздрогнула и попыталась сменить тему, но Винокур мотнул головой и сказал:

– О да, это очень печальная история! Светочка была таким живым и выносливым ребенком. Одному богу известно, что ей, бедняжке, пришлось пережить.

И дьяволу, подумала я. То есть самому Николаю Платоновичу. Он вел речь о Свете с такой нежностью в голосе, что мне немедленно захотелось врезать ему по лощеной роже.

Затем, взглянув на наручные часы – на мгновение я увидела полоску светлой кожи, а на ней родинку в форме паука, – Винокур сказал: