Жребий вечности - [131]

Не потому, что фельдмаршал вдруг разуверился в своей фронтовой судьбе, а потому, что еще в то время, когда он находился в госпитале, на стол ему начали ложиться газеты с целыми списками «предателей рейха» и «личных врагов фюрера», осрамивших себя заговором против вождя. Генерал-фельдмаршал Витцлебен, генералы Бек, Ольбрих, Хазе, Геппнер, Фромм…

Узнав о попытке самоубийства командующего Парижским гарнизоном генерала Штюльпнагеля, он так явственно ощутил приближение гибели, как если бы это происходило в последние секунды жизни, которые он проживал… с собственными внутренностями в руках.

Смерть представлялась ему такой, какой Роммель видел ее однажды вблизи – в образе солдата, стоящего на коленях, с окровавленными внутренностями в руках. Этим несчастным оказался водитель армейского грузовика. Когда в июле неподалеку от его штаб-квартиры в Ла-Рош-Гюйоне американский штурмовик спикировал на машину фельдмаршала, собственная гибель почему-то явилась ему именно в таком видении.

Преодолев небольшой овражек, пятидесятитрехлетний фельдмаршал начал медленно подниматься по склону возвышенности. Вообще-то врач еще запрещал ему находиться на ногах более получаса и решительно противился его желанию отправляться на прогулки за пределы парка. Однако советы его Лиса Африки не интересовали. Он решил во чтобы то ни стало выкарабкиваться. Правда, так, чтобы в ставку фюрера попасть не раньше Рождества.

Только что командующий прочел статью Геббельса, в которой тот упоминал об акции «Гроза» – второй волне арестов, связанных с покушением на фюрера. Теперь на гильотину, виселицы и в концлагеря шла мелкая офицерская труха, родственники и знакомые генералов-заговорщиков; гестапо яростно прочесывало дипломатический корпус рейха. Это когда-то гитлеровская Германия содрогалась при воспоминании о «ночи длинных ножей», а теперь она молчаливо содрогалась от ужасов целого «года длинных ножей». Штюльпнагель осужден. Фельдмаршал фон Клюге удачно распорядился своей ампулой с ядом. Многие десятки офицеров из штабов этих командующих казнены, загнаны в концлагеря или, в лучшем случае, отправлены на Восточный фронт. Но вряд ли в этой кровавой кутерьме фюрер успел забыть, что где-то там все еще обитает герой Африки. Точно так же, как невозможно предположить, чтобы его, Роммеля, имя не всплывало в показаниях путчистов из штаба армии резерва.

Роммель понимал, что вершины холма ему не достичь, тем не менее упорно, превозмогая боль и усталость, поднимался все выше и выше. Он помнил, что тропа обрывается на самом пике этой возвышенности, у кромки внезапно открывавшегося обрыва, поэтому ее издревле называли тропой самоубийц, хотя нездешнему человеку вообще трудно было понять, что влекло на нее людей. А ведь влекло. Поверье так и гласило: стоит один раз подняться на вершину и постоять на краю каменного утеса, как тебя начинает тянуть туда вновь и вновь. Пока однажды какая-то неведомая сила не сбросит тебя с обрыва.

Где-то на полпути к вершине тропу раздваивал огромный плоский валун, и фельдмаршал решил, что на первый случай вполне хватит того, что он доберется до камня, на котором можно передохнуть. А решив это для себя, вернулся к мрачным воспоминаниям.

Свою фронтовую «рану чести» он выхлопотал у бога войны всего за три дня до путча. Если бы не она – разделить бы ему участь фельдмаршала Витцлебена! Так, может, и впрямь сам Господь наводил ствол пулемета этого летчика? Оказавшись в госпитале, Роммель, таким образом, формально избежал непосредственного участия в путче, но в то же время не предал своих друзей, генералов-заговорщиков. А потому остался чист перед армией, Германией, перед самой историей.

Иное дело, что ему давно следовало действовать решительнее. Были минуты, когда Роммель упорно твердил себе: «Ну, все, все, решись! Ты прошелся по Франции, прославился в Африке. Твои солдаты истоптали половину Польши. Какие еще знамения нужны, чтобы ты поверил в свою “звезду Бонапарта?” Так решись же! Отправляйся в Берлин. Врывайся в штаб армии резерва, принимай на себя командование всеми верными заговорщикам частями. В то же время преданные тебе офицеры будут поднимать части группы армий «Б». И тогда Германия увидит, что против фюрера выступил сам Роммель… За тобой потянется лучшая часть генералитета и высшего офицерства…»

Устремляясь со своей дивизией к французскому побережью Ла-Манша, Роммель надеялся, что фюрер назначит его своим наместником в этой стране. Оказавшись в Африке, он начал переговоры с вождями некоторых племен, недвусмысленно намекавших ему, что, когда он пойдет на Каир, их люди помогут не только овладеть столицей, но и взойти на египетский престол. Но и там «Роммель-Бонапарт» не состоялся. Он вновь во Франции. Уже не командиром дивизии, а командующим группой армий…

Почему он так и не смог решиться? Не хватило воли? Не воли – идеи. Одержимости этой идеей. Той одержимости, что сопутствовала Цезарю, Тамерлану, Македонскому, Наполеону, Гитлеру, наконец.

– Господин фельдмаршал! Вы слышите меня, господин фельдмаршал?!

Роммель вздрогнул от неожиданности и медленно, словно уже стоял на краю пропасти, оглянулся.