Жребий изгоев - [65]

На челюсти у старого Басюры вспухли желваки, борода встала дыбом.

— Мальчишке поддался! — гневно сказал он, сверкая глазами.

— Так он же только ради имени там был — а то не ведаешь, как оно бывает! — чуть вспятил сын. — А взаболь-то Брень-воевода началовал.

— Хм… — Басюра помолчал. — Ну, если сам Брень…

Обнялись.

— Ну… — Басюра смахнул с густых ресниц и седых усов едва заметную слезинку. — Тогда пожалуй, сыне.

Столы собрали, когда сын и его кмети воротились из бани.

Большого пира не было, кмети сидели в молодечной, а в горнице собрались только ближники — сам Басюра с Лютогостем, Крамарь да ещё двое молодых бояр — Любим да Гюрята, друзья Лютогостя. Старый хозяин усадьбы, выпив первые три чаши, ушёл в свою хоромину — не по здоровью были ему теперь молодецкие пиры, да и чего стеснять молодых. Небреженья, понятно, никоторый из них не выкажет, а всё одно — старость мудра, многое и сама ведает. Помнит старый Басюра, как они молодыми вот так же невидимо тяготились на пирушках маститыми старцами.

Старый боярин затеплил в горнице свечу, устало опустился на лавку. Спать не хотелось, голова была ясна. Пальцы любовно коснулись развёрнутой берестяной книги на столе, оставленной днём, когда ничего не шло в голову в ожидании сына.

Младший был сын. И любимый — последняя старческая любовь маститого боярина. Оба старших сына двадцать лет тому ушли в поход на греков под рукой Владимира Ярославича и воеводы Вышаты, да там, на Русском море и остались — всех сгубил безжалостный греческий огонь. Тяжко пришлось Басюре, уже и тогда не больно молодому. Внуков ни один из сыновей оставить ему не успел. Жена не снесла. Единая отрада была — младень Лютогость. Сейчас и вспомнить дивно — как и выдюжил-то тогда? Неведомо. Ан вот и старость подкралась незаметно…

Дверь чуть стукнула, в покой пролезла Забава.

— Чего же рано ушёл-то, батюшка? — попеняла она мягко и негромко. Басюра поднял голову — глаза невестки светились теплотой и заботой. Не пеняла Забава, беспокоилась — не огрубили ли молодые по неразумию старого свёкра. — Альбо неможется?

— Хорошо всё, Забавушка, — улыбнулся старик одними губами. — Ты к гостям поди…

— Не надо ли чего? — уже уходя, невестка остановилась на пороге.

— Холопа кликну, если чего, — успокоил боярин.

Дверь затворилась, и боярин, наконец, оборотил взгляд к книге.

— Ты мне одно скажи, — напирал на Лютогостя Крамарь. — Что он, вот так просто тебя на волю отпустил?

— А чего? — непонимающе мотнул головой хозяин. Хмель медленно брал своё, лёгкие мёды обволакивали ленивой, разымчивой слабостью.

— И без выкупа? — Крамарь коротко усмехнулся. Он тоже был уже изрядно хмелён. — Вот просто так?

И тут до Лютогостя дошло. Он гневно всхрапнул, словно норовистый конь, и начал приподыматься, стряхивая с плеч повисших на нём дружков — смекнули, что куда-то не туда начала сворачивать беседа.

— Ты-ы! — зарычал Лютогость, сжимая кулак и комкая в нём скатерть. Посуда поползла по столу, расплёскивая вино, мёды и янтарную уху и безнадёжно портя красно вышитую льняную бель. — Ты мне… ты…

Слов не было. Только подступало откуда-то изнутри что-то страшное и безжалостное. Казалось, ещё чуть — и хозяин схватит со стола нож, которым только что резал дичину — и несдобровать гостю.

— Ну-ну, — испуганно и встревоженно выставил перед собой руки Крамарь. — Да ты чего, Лютогосте… у меня и в мыслях тебя обидеть не было!

Лютогость, наконец, дал друзьям себя усадить и вцепился в услужливо поднесённую холопом чашу с мёдом.

— А ну, выпьем тогда!

Зазвенели, сдвигаясь, чаши Лютогостя и Крамаря.

— Мне дивно просто, — Крамарь с пьяным упорством воротился к своим недосказанным словам, невзирая на усиленные подмигивания двоих друзей. — Не водится такого…

— Отчего же не водится, — уже отмякло возразил Лютогость. — У Святослава Игорича водилось такое… храброго ворога и без выкупа можно отпустить. Чести в том больше, чем большой выкуп взять.

— Так-то оно так, — кивнул Крамарь. — Только всё одно неспроста это. Святославли времена уж лет сто как миновали. Кто их сейчас помнит-то?..

— Конечно, неспроста, — Лютогость вдруг перешёл на шёпот. Кивком велел холопу выйти и докончил негромко. — Думаю я, Всеслав друзей в Новгороде ищет.

— На Новгороде сесть хочет, что ли, лествицу порушить? — удивился Гюрята, двоюродник Крамаря. — По лествице-то он — изгой, ему на Полоцке и надлежит сидеть, то его отчина.

— Нет, — весело отверг Лютогость. Настороженно оглянулся на дверь и закончил вполголоса. — Он кривскую землю хочет под своей властью совокупить.

Друзья чуть отпрянули.

— О-о-о, — потянул Крамарь, сузив глаза и сложив губы дудочкой. — Далеко глядит Всеслав-князь, велико дерево рубит…

Лютогость только молча кивнул. Хмель понемногу проходил.

— Почему — велико? — Гюрята не понял — он был пьянее всех остальных.

— Кривская земля — это не только Белая Русь (Полоцк да Витебск), — значительно сказал, весело щурясь на огонёк свечи, Любим. — Это ещё и Смоленск. И Плесков. И Бежецкая пятина с Шелонской. Да и Чёрная Русь тоже.

— А кто владеет Чёрной и Белой Русью, тот владеет и дреговскими землями, — кивнул Крамарь. — А владея ещё и Плесковом с Новгородом — и словенские земли охапит, да и Ростов, пожалуй… И верно содеет…