Жребий изгоев - [63]

Владимирово отродье, — подумалось невольно.

Не любили в Новгороде потомков Крестителя. Хорошо помнился и полоцкий погром, и крещенье новогородское, хоть и без малого век с того минул…

Некрепок боярин Лютогость в христианской вере.

Невесть с чего вспомнилось вдруг — лиловая темнота ночи, яркие сполохи огней, купальский хохот — и девичий певучий танок меж кострами, блёстки факельных огней на волнах Ловати и плывущие венки. Парни, презрев холодную стылость речной воды, с шумом бросаются в волны — и вот уже кого-то, мокрого, кто первым схватил желанный венок, друзья весело колотят ладонями меж лопаток, звонко шлёпая по мокрой насквозь рубахе, поят горячим сбитнем. Чтоб простуду не схватил. Ан не кого-то там, а его — боярича Лютогостя. Совсем юного ещё тогда. А в стороне хохочут над теми, непроворыми да незадачливыми, кто схватил второпях не тот венок, что хотел, альбо совсем никакого добыть не смог.

Лютогость невольно улыбнулся — так ясно привиделось вдруг, не пойми с чего. А ведь так и было тогда — и уже в зарев-месяц он сговорился с той, чей венок схватил тогда на Купалу, а осенью и свадьбу сыграли.

Весело было тогда Лютогостю. И счастливо. Только вот понять не мог — с чего так хмурится отец. Подумалось было, что невестой недоволен, ан нет — выбор младшего сына старый кривский боярин Басюра одобрил сразу — невеста была и рода хорошего, старого кривского рода, и умна, и красовита. И уж от себя-то чего скрывать — если бы не сердцу отцу была его невеста — так и позволил бы Басюра сыну жениться… Так чего же тогда отец хмурится?

Понимание пришло после — когда загуляли по дому шепотки про княжью опалу. За то, что видели боярского сына на языческих гуляньях. За то, что на свадьбе после венчанья в церкви языческие требы чинили.

Городовому боярину от княжьей опалы ни холодно, ни жарко — не князь Басюрину семью кормил, — Господин Великий Новгород. Да только вот беда — посадником-то в Новгороде кто? Верный княжий слуга — Остромир Коснятич, Добрынино отродье…

Нет, не любил боярин Лютогость князей…

Да и было с чего!

Не сам в поход на полочанина пошёл Мстислав Изяславич, князь новогородский, сын великого князя Изяслава Ярославича киевского, а его послал, боярина Лютогостя с городовой ратью. Даже не тысяцкого, а одного из городовых бояр.

Лютогость полоцкого князя не боялся.

Но и воевать с ним — не хотел.

Рать кривского боярина была сборной, как бы не сказать — сбродной. Три сотни словен и две — кривичей. Да перед самым боем подошло две сотни княжьих кметей — кияне да словене тоже.

И попала сборная — если не сказать сбродная! — Лютогостева рать в засаду к самому Всеславлю пестуну, воеводе Бреню!

Лесную тишину прорезал пронзительный свист, и деревья повалились внезапно, с оглушительным треском. Загодя подрубили кмети Бреня четыре огромных сосны, так, чтоб упали поперёк дороги — приём старый, всем известный. Но всегда проходит успешно — если неожиданно.

Змеями засвистели стрелы, пронзая густую летнюю листву — острые железные жала рвались к горячей добыче — отворить жилу непроворому, вдосыть напиться парной крови! Заметалась новогородская рать, растянутая по дороге, стиснутая с обеих сторон лесистыми пригорками — железные гадюки нашли обильную поживу!

Лютогость, заслышав свист и треск, едва поспел заслониться щитом — не умом поспел, тело само подсказало. В щит тут же грянуло дважды, а то и трижды, сильно грянуло, дёрнуло руку влево, щит качнулся. Боярин невольно подивился — обычно в воевод да князей не бьют, такого ворога больше чести в прямом бою побить, а то и в полон забрать. Видно, кто-нибудь из кривичей и не опознал в нём воеводу. А и то сказать — немала честь и стрелой вражьего вождя повалить и враз всю рать обезглавить.

Полоцкие кмети с рёвом ринулись впереймы с обеих сторон.

Схлестнулись, пронзая железными клиньями растянутую змею Мстиславичей, разорвали новогородскую рать на куски.

Конных в войске Бреня было мало — десятка три. И всех их пестун князя Всеслава бросил прямо на верхушку новогородской рати — боярина Лютогостя и его дружину, хоть тех и было в полтора раза больше.

Конница встречает нападение только нападением. Но для нападения нужно время. Времени у Лютогостя не было.

Врезались — в лязг железа, в конский храп, в задавленный мат и визг стрел. Нагие клинки кромсали воздух, расшибали железные пластины доспехов, словно топоры, раскалывали щиты.

Лютогостя прикрыли сразу двое кметей из его дружины, но полочанин не остановился даже на миг. Первый новгородец повалился под копыта, оглушённый голоменем меча по шелому, второму лезвие меча врезалось прямо в лицо, смяв железную скурату, словно берестяную. Боярин, бледнея, толкнул коня каблуками и двинулся навстречь.

С лязгом столкнулось железо, высекая искры.

Со звоном улетел куда-то посторонь боярский меч, полочанин кинул в ножны оба клинка, подал коня вперёд, перехватывая боярина за правую пясть. На Лютогостя навалились другие вои.

Брячиславля и Бренева дружины врубились в свалку, окончательно довершая разгром Лютогощей рати.

Повалилось новогородское знамя, схваченное за древко чьей-то дерзкой рукой.