4. Белая Русь. Полоцк. Лето 1065 года, изок
На Софии бил колокол — размеренно и звонко. Князь невольно поморщился и затворил окно.
За спиной скрипнула дверь — в горницу просунул голову доверенный холоп.
— Княже…
— Чего ещё? — недовольно бросил Всеслав, теребя в руках конец пояса, хотя и так знал — чего.
— Прошают быть на службе в церкви.
— Скажи, болен, не иду, — ответил Всеслав. Можно было сказать, что службу отстоит в своей церкви, да только ведь всё равно узнают — поп из княжьей церкви расскажет. Да и не только поп — этот вот холоп, хоть и доверенный, а всё одно христианин. Ни на кого из них Всеславу надеяться нельзя.
Холоп, меж тем, всё ещё торчал в дверях, словно выжидая, что князь передумает.
— Ну, чего стал?! — рыкнул князь, свирепея, и сделал себе на памяти верную зарубку — завтра же избавиться и от этого холопа, и от остальных христиан в терему. Да и в Детинце тоже. Пора уже поменять теремную обслугу, разогнать эту христианскую братию подальше. Сначала жалко было — отцу верно служили, обижать людей не хотелось, потом привык. Но сейчас, когда протопоп уже пять раз назойливо напомнил про пропущенные князем службы — это Авраамий-то, истинный христианин, который и приверженность князя к старой вере искренне почитал только своей виной! Когда затеваются большие дела и зреют большие замыслы, терпеть из жалости наушников в терему не стоит — может большой кровью оборотиться. Там, на посадах, в Окольном городе, да в Старом городе если и есть они где, так мало… пусть их. А кривские бояре… средь них мало христиан, да и те утрутся и промолчат, им их бог велел терпеть и подставить правую щеку после левой.
Ещё до рождения Всеславля, полоцкое вече порешило перенести городскую стену, а князь Брячислав — построить новый Кром. Обновлённая, отстроенная заново Изяславом Владимиричем и Рогнедой кривская столица разрасталась, народ в Полоцк притекал медленно, но верно. Слух про веротерпимого полоцкого князя разнёсся далеко по всей Руси, и народ бежал из-под руки Ярослава киевского и Мстислава черниговского в кривскую землю, чая здесь найти прибежище, где никто не помешает молиться родным богам. Полоцк богател на торговле с варягами и урманами — по Двине с Варяжского моря прямой путь к Днепру.
Обновления город требовал и по иной причине — Брячиславу хотелось городовым строительством показать, что его стольный город не ниже Киева альбо Новгорода, так же богат и красив, так же достоин стать стольным городом. Тогда и предложил ему епископ Мина, присланный из Киева самим митрополитом грек, построить каменный собор. Софийский. Стойно Киеву и Новгороду, где Ярослав только-только построил такие же точно соборы. Стойно самому Царьграду, наконец!
Князь подумал и согласился.
Каменный собор, всего третий на Руси, будет зримо воплощать мощь и богатство полоцкой земли, а имя собора лучше прочих иных слов скажет о княжьем достоинстве полоцких Изяславичей. Разумный поймёт!
Артель царьградских каменных мастеров трудилась без устали, но строительство шло долго — попробуй-ка в лесной да болотистой кривской земле найди потребное количество камня, да подвези его к Полоцку. Потому и достроили собор недавно, всего лет пять тому.
Высилась теперь над городом каменная громада, по христианским праздникам гоняла голубей колокольным звоном, веселя душу всякого истинного христианина, обнимая переливами весь стольный город кривской земли.
А только дальше постройки собора не продвинулось дело у Мины и Анфимия — не спешили кривичи креститься. Даже и полочане, стольного города жители и то крещены были не все. А и кто крещён, так те, как и деды и прадеды, домовым да лешим требы кладут, а в церкви помолясь, домовым чурам плошку с молоком и краюху хлеба ставят.
Когда же вздумал епископ Мина князю попенять, Брячислав Изяславич заявил прямо:
— Ты вот речёшь, что бог есть любовь — так и учи по любви! А нечего чужими мечами размахивать.
И дело веры Христовой в Полоцке остановилось.
На Полоцк спускался вечер.
Зажглись огни в разноцветных слюдяных окнах княжьего терема. Тускло светили лучины в затянутых бычьим пузырём волоковых окошках градских простолюдинов. Стучал колотушки ночных сторожей, шла по улицам в неверном рваном свете жагр, звякая доспехами, городовая стража.
Зажёгся свет в окнах терема епископа Мины и в избе протопопа Анфимия, у самого собора, у княжьего подворья.
Епископ несколько времени стоял на крыльце, глядя на вечерний город, вздохнул, и ушёл в сени, медленно и бесшумно затворив за собой дверь. Задвинул засов, вернулся в жило, по-летнему душное, поморщился, рывком поднял оконную раму. Сквозняк качнул язычки пламени на лучинах и свечах, взмахнул занавесью.
Спать не хотелось.
Мина подошёл к полке, посветил свечой. Багровое пляшущее пламя отразилось в посеребрённых буквах на переплётах книг. Протопоп вытянул пухлую книгу, сшитую из листов бересты. Молча сел за стол, открыл книгу, вздохнул — тщетное мечтание найти в книге ответ на то, на что ответ нужно искать в человеческих душах.
От княжьего терема в отверстое окно донеслись голоса — князь Всеслав пировал с дружиной.
Епископ несколько мгновений сидел, вслушиваясь, лицо его медленно омрачалось.
