Жребий изгоев - [10]

Только до Плескова было далеко, а желваки на челюсти князя скоро разгладились.

Нет.

Не боец был больше князь Судислав Ольгович, горько согласился неведомо с кем Колюта. Сами собой сжались кулаки. Хотелось мстить за загубленную жизнь господина — да и свою тоже.

— Так что пришла пора, Колюта, — почти неслышно шевельнулись губы князя. — Пора доставать заветную шкатулку.

— Вспомнил, — хмыкнул Колюта отстранённо, что-то ища в поясной калите. — Той шкатулки уж лет двадцать как нету — сторожа плесковская выманила, чтобы тебе постель тёплую в поруб передать.

Шкатулка была дорогая, резьбы доброго плесковского мастера, из томлёной корельской берёзы, но князь не её сейчас пожалел.

Тревожило другое.

— А… — князь чуть испуганно приподнялся, и замолк, увидев в руках гридня небольшой рожок с плотно притёртой пробкой.

— Обижаешь, княже Судислав, — укорил негромко Колюта. — Неуж ты думаешь, я им шкатулку так и отдал, вместе с…

Гридень не договорил.

Достал из поставца две роговые чары, взялся за пробку. Встретился взглядами с князем, замер на миг.

Князь покачал головой.

— Сначала — бересту и писало.

Колюта, не удивляясь, положил на стол чистый выглаженный лист бересты, сел и приготовился писать. Не особенно навычный до сих пор в грамоте гридень многому выучился в обители.

Князь говорил медленно, хотя мысли бежали быстро, удивительно ловко складываясь в слова — то, о чём он долго думал сначала в заточении порубном, а после — в монастырском. Медленно — чтобы Колюта успел за течением княжьей мысли.

Князь Судислав Ольгович отвергался от христианства и пострига. Призывая в видоки богов Перуна и Велеса, он передавал свои права на Плесков и на великий стол полоцкому князю Всеславу Брячиславичу.

Договорил.

Смолк, переводя дыхание.

Вновь встретился взглядами с верным гриднем.

Кивнул.

— Так надо, Колюта.

— Монахи спрячут это бересто, — качнул Колюта головой. — Альбо сожгут.

— Верно, — подтвердил Судислав с удовольствием. — Поэтому убери со стола одну чару — оставь только для меня. А ты сам — поедешь к Всеславу в Полоцк. Немедля. Сейчас.

— Но… — попытался было возразить гридень, но смолк, остановленный взглядом князя.

— Схоронить меня и без тебя схоронят, — твёрдо ответил князь на невысказанные возражения Колюты. — Монахи всё одно не дадут тело сжечь да страву альбо тризну провести.

Судислав говорил спокойно, без дрожи в голосе, и гридень склонил голову, соглашаясь.

Он повиновался.

Мутная струйка канула в чару, гридень сунул опустелый рожок обратно в калиту и подал чару князю. Горьковатый запах пощекотал ноздри, князь сглотнул терпкое горькое питьё.

Теперь надо было договорить то, что ещё не успел сказать.

— Поедешь в Полоцк, отдашь Всеславу грамоту, — бесцветные губы Судислава шевелились, исторгая едва слышный шёпот. — Сам останешься у него на службе… если заможешь. С тем и всё… если в Киеве ещё когда будешь, приди на могилу, помяни, как положено…

В глазах Судислава плыл туман, лицо Колюты двоилось, троилось и расплывалось, за ним ясно протаивало в тумане окно, в которое уже смотрели из неведомого мира, из Нави лица братьев — Святополка, Борислава, Изяслава…

Они ждали.

А за их спинами уже распахивались золотые ворота вырия — Дажьбог-Солнце тоже ждал своего незадачливого и неудачливого потомка.

— Иду… — прошептал неслышно князь и смежил глаза.

Колюта ещё несколько мгновений непонятно смотрел на ставшее вдруг невероятно худым и спокойным лицо господина, потом земно поклонился, подхватил со стола драгоценное бересто и выскочил за дверь.

4. Червонная Русь. Волынь. Стырь. Лето 1064 года, изок

Корчмарь Чапура повидал на своём веку немало. Бывали в его корчме и гуртовщики-скотогоны, и калики, и витязи-кмети… и даже тати.

В обычное время корчма пустовала — изредка заглянет какой-нибудь путник, раз в седмицу-то — и то благо. А к исходу лета, как нагуляет скот мясо на привольных пастбищах, так тут Чапуре и прибыль, на кою после можно весь год прожить — кто бы куда скот ни гнал на Червонной Руси, Росьской земле да Волыни, так мало кто мимо Чапуриной корчмы пройдёт.

Сейчас, в самом начале лета, время было глухое. И в корчме сидело всего двое случайных путников — от жары спастись зашли — да и те пробавлялись квасом.

Чапуре было скучно.

И когда за окном зафыркали кони, донёсся топот копыт, корчмарь невольно оживился — даже лень куда-то вмиг сгинула.

Чапура вышел на крыльцо, сам себе дивясь — обычно гостя встречал прямо в корчме. Ин ладно, иного гостя и на воле не грех встретить, глядишь, и зачтёт Велес Исток Дорог такое вежество. Корчмарь вышел на крыльцо и остановился, опершись локтями на высокие перила.

Кто это к нему пожаловал?

Пятеро, весело переговариваясь, навязывали коней к коновязи. По обличью — кмети и кмети: бритые головы с чупрунами, длинные усы, мечи, плащи, зелёные сафьянные сапоги. Четверо в кожаных коярах и шеломах, один — без доспехов, молодой и по виду главный.

— Поздорову, хозяин, — бросил он. Густые брови сошлись над переносьем, зелёные глаза глянули нетерпеливо и сумрачно. Где-то Чапура его уже видел, но вот вспомнить не мог. — Овёс есть ли?

— Как не быть — отозвался корчмарь степенно. — Ты в горницу пожалуй, а мои люди сами коней приберут и накормят.