Жребий - [60]

— А мы и выполним, — заверил Глыба. — Бабы уже шпаргалки по физике готовят…

— Бабы! — сказал Тимофей Сергеевич. — На баб надеетесь, паршивцы! И не стыдно! Своими мозгами надо шевелить, пока они совсем не ожирели.

Но пробиться до их самолюбия Нетудыхину так и не удалось. Мальчишки пребывали в мажорном настроении, да и не хотелось ему в такой день выглядеть в их глазах занудою. На прощанье они вручили Тимофею Сергеевичу пакет с яблоками.

— От баб, — сказал Приварников. — Ну и от нас тоже, конечно, как от доставщиков.

Потом Тимофей Сергеевич узнал, что яблоки эти передала ему собственно Даша Надлонок. Мальчишки пожелали ему скорейшего выздоровления и ушли.

Состояние здоровья его меж тем не улучшалось. Обычно утром, после приема таблеток и капельницы, боли смягчались. А ночью они возобновлялись вновь. Нетудыхин с тревогой думал о том, как бы этот язвенный диагноз не обернулся еще худшей какой-нибудь болячкой.

На День Победы к нему пожаловала Галина Александровна, заменявшая его уроки. Он поджидал ее уже давно. Собирался даже после праздника позвонить ей в школу. И вот, наконец, она пришла сама.

На улице покрапывал весенний дождик. Они сидели в вестибюле больницы.

— Ну, — говорила Галина Александровна, — ты долго еще будешь тут филонить? Взвалил на меня, как на старую лошадь, все уроки и отлеживаешься. Нехорошо, Тимофей Сергеевич, замучили меня твои гаврики. Домой прихожу полностью выжатая.

— Потерпи немного, — успокаивал ее Нетудыхин. — Возможно, меня скоро выпишут.

Но когда он вручил ей список учащихся, на которых просил обратить особое внимание при экзаменовке, Галина Александровна поняла, что Тимофей Сергеевич выписываться пока не собирается.

— Послушай, Нетудыхин, — сказала она фамильярно (Галина Александровна иногда позволяла себе такую вольность), — ты что, перепугался этого хромоногого ортодокса, что ли? Ты владеешь своим предметом! Плевать на него надо! Директор! Они приходят и уходят, а мы остаемся. Я, знаешь, сколько их пережила здесь? — Галина Александровна работала в школе со дня ее открытия. — Этот — тринадцатый.

Нетудыхин невольно удивился.

— Не может быть! — сказал он.

— Что не может быть?

— Чтобы он был тринадцатым.

— Я тебе их могу по пальцам пересчитать. Такие типы приходили… И уходили. А ты прячешься.

— Откуда ты взяла, что я прячусь? Чепуха какая-то. Я болен. Зря ты обо мне так думаешь, — огорченно сказал Тимофей Сергеевич.

— Ну, не обижайся, — сказала Галина Александровна. — Может, я и не права. Значит, мне так показалось. А что у тебя собственно болит? С чем ты лежишь в терапии?

— Желудок. Язва.

— У-у, это серьезно, — сказала Галина Александровна. — Нервы. Или питаешься безалаберно. Жениться тебе надо, Тимофей Сергеевич.

"Еще одна сваха нашлась", — подумал Нетудыхин. Однако промолчал и вновь вернулся к списку учащихся.

— По восьмым классам, — сказал он, — я там включил троих: Батурин, Кондаков и Самаркина. Это чистые двоешники. Но им надо ставить тройки. От них все равно толку в школе не будет никакого. Пусть идут в жизнь. Мой класс: Титов, Мукоед и Даша Надлонок — эти тянут на медаль. Я тебя прошу, Галина, не зарежь. Им идти учиться дальше.

— Я все-таки надеюсь, что к экзаменам ты из больницы уже выйдешь, — сказала Галина Александровна.

— Возможно. На всякий случай список не теряй.

Потом заговорили о школьных новостях; кто, где, с кем? Эти новости, правда, не очень интересовали Тимофея Сергеевича, так как были уже известны ему из уст Натальи Сергеевны. Но в интерпретации Галины Александровны они подавались приправлеными уксусом сарказма и горьким перцем сатиры. Едка, едка была Галина Александровна, недаром ее языка побаивались учителя. Жизнь школы в ее преломлении выглядела рутинно-ничтожной и достойной сожаления. А может, она частично и была такой в самом деле, эта шкрабовская жизнь с ее суетно-мелочной назидательностью.

Прощаясь, Тимофей Сергеевич записал номер домашнего телефона Галины Александровны, пообещав ей позвонить, если лечение его вдруг слишком затянется. Однако на этот счет у Тимофея Сергеевича имелись свои соображения. Ему необходимо было не только основательно подлечиться, но и выбить у лечащего врача справку, что больной Нетудыхин остро нуждается в санаторно-курортном лечении. Это предоставляло Нетудыхину право требовать от администрации немедленного отпуска.

Выздоровление, впрочем, шло медленно. Нетудыхин впервые серьезно задумался над своим здоровьем. Оказалось, что оно, елки-палки, — нечто вроде хозяйства, которое надо вести с достаточной грамотностью, чтобы не обанкротиться однажды перед самим собой. Но в его ли это натуре было прислушиваться ко всяким мелочам в самом себе? Где-то там, внутри, что-то у него иногда болело, да. И со временем проходило. Где-то что-то подкалывало или тупо ныло — и тоже проходило. И жил он так, как жилось, ел, что приходилось, а собственное физическое самочувствие оставалось для него всегда делом второстепенным. Теперь за такую небрежность приходилось расплачиваться.

На исходе мая боли, наконец, унялись. Больничная жизнь ему осточертела и казалась уже невмоготу. Нетудыхин стал проситься на выписку.