Жозеф Бальзамо. Том 2 - [190]

— В таком случае вы ответите мне кровью, — воскликнул Филипп, — если только она у вас есть в жилах!

— И этого не будет, сударь.

— Что?

— Я дорожу своей кровью и, чтобы пролить ее, выберу более серьезный повод, чем тот, что вы мне предлагаете. Поэтому, сударь, сделайте милость, ступайте подобру-поздорову, а если не прекратите шум, от которого у меня болит голова, я позову Фрица, и тот по моему знаку переломит вас пополам, словно тростинку. Ступайте.

На этот раз Бальзамо позвонил, но, поскольку Филипп снова пытался ему помешать, граф открыл стоявший на столе ящик из черного дерева, достал из него двуствольный пистолет и взвел курки.

— Лучше уж так! — воскликнул Филипп. — Убейте меня.

— Зачем мне вас убивать?

— Затем, что вы меня обесчестили.

Молодой человек произнес эти слова так бесхитростно, что Бальзамо взглянул на него уже мягче.

— Возможно ли, чтобы вы говорили это от чистого сердца? — спросил он.

— Так вы сомневаетесь? Сомневаетесь в слове дворянина?

— Я готов признать, — продолжал Бальзамо, — что мадемуазель де Таверне сама задумала эту гнусность и толкнула вас на нее, поэтому я вас успокою. Клянусь вам своею честью, что тридцать первого мая мое поведение по отношению к вашей сестре было безупречным. Ни с точки зрения чести, ни с точки зрения суда Божеского и человеческого в нем нельзя найти ничего, что шло бы вразрез с самыми строгими правилами благонравия. Вы мне верите?

— Сударь! — в изумлении пролепетал молодой человек.

— Вы понимаете, что дуэли я не боюсь — это можно прочесть у меня в глазах, не так ли? И пусть не вводит вас в заблуждение моя слабость, она обманчива. В лице моем ни кровинки, это так, однако мышцы не утратили своей силы. Хотите доказательств? Смотрите.

И Бальзамо без видимых усилий поднял одной рукой огромную бронзовую вазу, стоявшую на столике, работы Буля[128].

— Что ж, сударь, — ответил Филипп, — что касается тридцать первого мая, я вам верю. Но это ведь уловка с вашей стороны: вы дали слово, которое касается лишь одной даты, а сами встречались с моей сестрой и после.

Теперь заколебался Бальзамо.

— Это правда, я с ней встречался, — признал он.

На его просветлевшее было лицо опять наплыла туча.

— Вот видите! — бросил Филипп.

— Ну и что из того, что я видел вашу сестру? Это ничего не доказывает.

— Мне известно, что при вашем приближении она уже трижды погружалась в необъяснимый сон — она чувствовала его признаки — и что вы воспользовались этим ее состоянием для своих тайных целей.

— А это кто вам сказал? — воскликнул Бальзамо.

— Сестра!

— Да откуда она знает, если была погружена в сон?

— Значит, вы признаете, что она спала?

— Более того, сударь: я признаю, что усыпил ее самолично.

— Усыпили?

— Да.

— С какой целью? Чтобы обесчестить?

— С какой целью? Увы! — вздохнул Бальзамо, и голова его поникла.

— Отвечайте же!

— С той целью, сударь, чтобы узнать у нее тайну, которая для меня дороже жизни.

— Довольно ваших хитростей и уверток!

— И значит, той ночью, — продолжал Бальзамо, скорее следуя за ходом своих мыслей, а не отвечая на оскорбительный вопрос Филиппа, — той ночью ваша сестра?..

— Была обесчещена, сударь.

— Обесчещена?

— Моя сестра скоро станет матерью, сударь!

Бальзамо вскрикнул.

— Верно! Я вспомнил. Я ведь ушел, не разбудив ее.

— Значит, вы признаетесь? — вскричал Филипп.

— В этом — да. И какой-то негодяй в ту ужасную ночь — ужасную для всех нас, сударь, — воспользовался тем, что она спала.

— Да вы шутите, сударь!

— Нет, просто хочу вас убедить.

— Это будет нелегко.

— Где сейчас ваша сестра?

— Там, где вы с такой легкостью отыскали ее тогда.

— В Трианоне?

— Да.

— Едем в Трианон, сударь.

Филипп замер как громом пораженный.

— Я совершил ошибку, сударь, — проговорил Бальзамо, — но не преступление. Я оставил девушку погруженной в магнетический сон. Так вот, чтобы исправить эту ошибку и снять с себя подозрение, я назову вам имя преступника.

— Так назовите же, назовите!

— Я его не знаю, — ответил Бальзамо.

— А кто же тогда знает?

— Ваша сестра.

— Но она отказалась мне его назвать.

— Возможно, но мне назовет.

— Моя сестра?

— Если ваша сестра обвинит кого-нибудь, вы ей поверите?

— Разумеется! Моя сестра — ангел чистоты!

Бальзамо позвонил.

— Фриц, карету! — приказал он вошедшему немцу.

Филипп, как безумный, метался по гостиной.

— Преступник? — повторял он. — Вы обещаете назвать мне имя преступника?

— Сударь, — обратился к нему Бальзамо, — ваша шпага сломалась в схватке — вы позволите предложить вам другую?

Взяв с кресла великолепную шпагу с эфесом из позолоченного серебра, он сунул ее за перевязь Филиппа.

— А вы? — спросил молодой человек.

— Мне, сударь, оружие ни к чему, — ответил Бальзамо. — Защищаться я буду в Трианоне, а моим защитником будете вы, когда ваша сестра заговорит.

Четверть часа спустя враги сели в карету, и Фриц галопом погнал пару великолепных коней по версальской дороге.

147. ПУТЬ В ТРИАНОН

Поиски Бальзамо и объяснение с ним заняли у Филиппа довольно много времени, так что когда карета выехала с улицы Сен-Клод, было уже два часа ночи.

Дорога до Версаля заняла час с четвертью, из Версаля в Трианон — десять минут, в половине четвертого утра экипаж прибыл на место.