Жозеф Бальзамо. Том 2 - [15]

— Жаннета, ты сердишься.

— О нет, государь, я уже давно рассердилась.

— Послушайте, графиня, клянусь, что все это время я думал только о вас.

— В самом деле?

— И вчерашний вечер показался мне бесконечным.

— Вы опять за свое, государь! Я, по-моему, ни слова вам об этом не сказала. Ваше величество проводит вечера, где ему угодно, это никого не касается, кроме вас.

— В кругу семьи, сударыня, в кругу семьи.

— Государь, я даже не справлялась о том, где вы были.

— Почему же?

— Помилуйте, государь, это было бы с моей стороны не слишком-то прилично, согласитесь сами.

— Но если вы сердитесь не за это, — возопил король, — на что же вы сердитесь в таком случае? Ведь должна же быть на свете хоть какая-то справедливость!

— Я не сержусь на вас, государь.

— А все-таки вы не в духе.

— Верно, государь, я не в духе, тут вы правы.

— Но почему?

— Мне обидно быть средством на крайний случай.

— О Господи, это вы-то!..

— Да, я! Я, графиня Дюбарри! Прекрасная Жанна, очаровательная Жаннета, обольстительная Жаннетон, по выражению вашего величества; да, я — крайнее средство.

— С какой стати вы так решили?

— А как же, король, мой возлюбленный, приезжает ко мне, когда госпожа де Шуазель и госпожа де Граммон не желают больше его видеть.

— Но графиня…

— Что делать, если это правда! Я прямо говорю все, что у меня на сердце. Знаете что, государь, поговаривают, будто госпожа де Граммон много раз караулила вас у дверей вашей спальни, когда вы туда входили. Я на месте высокородной герцогини поступила бы наоборот: я караулила бы у выхода, и первый же Шуазель или первая Граммон, которые попадутся мне в руки… Что ж, тем хуже, право слово!

— Графиня, графиня!

— Чего вы хотите! Я, как вам известно, образец дурного воспитания. Я любовница Блеза, я прекрасная уроженка Бурбоннэ.

— Графиня, Шуазели будут мстить.

— Какое мне дело! Сперва отомщу я, а там пускай они мстят как угодно.

— Вас поднимут на смех.

— Вы правы.

— Вот видите!

— У меня есть в запасе прекрасное средство, к нему-то я и прибегну.

— Что за средство? — с тревогой в голосе спросил король.

— Да попросту удалюсь восвояси.

Король пожал плечами.

— А, вы не верите, государь?

— Ей-богу, не верю.

— Просто вы не даете себе труда подумать. Вы путаете меня с другими.

— Разве?

— Несомненно. Госпожа де Шатору желала быть богиней; госпожа де Помпадур желала быть королевой; остальные желали богатства, могущества, желали унижать придворных дам, выставляя напоказ обращенные на них милости. У меня нет ни одного из этих пороков.

— Это правда.

— Между тем у меня много достоинств.

— Опять-таки правда.

— Вы говорите одно, а думаете совсем другое.

— Ах, графиня, никто больше меня не отдает вам должное.

— Возможно, и все-таки послушайте — то, что я скажу, не поколеблет вашего мнения обо мне.

— Говорите.

— Прежде всего, я богата и ни в ком не нуждаюсь.

— Вам угодно, чтобы я об этом пожалел, графиня?

— Затем, я нисколько не стремлюсь к тому, к чему гордыня влекла всех этих дам, у меня нет ни малейшего желания обладать тем, на что они притязали в своем честолюбии; я всегда хотела только одного: любить моего возлюбленного, кем бы он ни был — мушкетером или королем. В тот день, когда я его разлюблю, все прочее потеряет для меня цену.

— Надеюсь, вы еще сохраняете ко мне некоторую привязанность, графиня.

— Я не кончила, государь.

— Продолжайте же, графиня.

— Я должна еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, что я молода, что красота моя будет со мной еще лет десять, и в тот миг, когда я перестану быть возлюбленной вашего величества, я окажусь не только самой счастливой, но и самой уважаемой женщиной на свете. Вы улыбаетесь, государь? В таком случае мне очень жаль, но я вынуждена сказать, что вы просто не желаете подумать. До сих пор, мой дорогой король, когда ваши фаворитки вам наскучивали, а народ не желал их больше терпеть, вы попросту их прогоняли, и народ прославлял вас за это, а их продолжал преследовать своей злобой; но я не стану ждать, пока меня удалят.

Я удалюсь сама и позабочусь о том, чтобы все об этом знали. Я пожертвую сто тысяч ливров бедным, уеду на покаяние в монастырь и проведу там неделю — и месяца не пройдет, как мой портрет будет красоваться во всех церквах рядышком с образом кающейся Магдалины.

— Ах, графиня, вы это говорите не всерьез, — изрек король.

— Посмотрите на меня, государь. Похожа я на человека, который шутит? Напротив, клянусь вам, никогда в жизни я не говорила серьезнее.

— И вы способны на такую низость, Жанна? Вы как будто угрожаете мне разрывом, госпожа графиня, и ставите мне условия?

— Нет, государь, если бы я вам угрожала, я сказала бы просто: выбирайте — либо одно, либо другое.

— А что вы говорите на самом деле?

— На самом деле я говорю вам: прощайте, государь! — вот и все.

Король побледнел, на сей раз от гнева.

— Берегитесь, графиня, вы забываетесь.

— Беречься? Чего?

— Я отправлю вас в Бастилию.

— Меня?

— Да, вас, а в Бастилии еще скучнее, чем в монастыре.

— Ах, государь, — сказала графиня, умоляюще сложив руки на груди, — если бы вы оказали мне эту милость…

— Какую милость?

— Отправили бы меня в Бастилию.

— Однако!

— Вы бы крайне меня обязали.