Жозеф Бальзамо. Том 1 - [222]

— Филипп, позвольте мне еще посмотреть. Это так красиво!

— Андреа, нельзя терять ни секунды! Идите за мной. Боюсь, случилась беда. Сбившаяся с пути ракета вызвала взрыв бастиона. Многих там уже задавили. Слышите крики? Это не крики радости, это вопли отчаяния. Быстро, быстро в карету. Господа, позвольте нам пройти.

И Филипп, обхватив сестру за талию, повлек ее к карете, из дверей которой, высматривая детей, уже выглядывал обеспокоенный барон; по крикам, доносившимся до него, он почувствовал, что случилось несчастье, и, хотя еще не понимал какое, все увиденное подтверждало, что он не ошибся.

Было уже поздно, предсказание Филиппа сбылось. Букет, состоящий из пятнадцати тысяч ракет, взорвался, разбрасывая во все стороны осколки, поражавшие зрителей, словно огненные дротики, которые мечут на арене во время корриды, чтобы возбудить ярость быков.

Зрители, поначалу удивившиеся, но тут же охваченные ужасом, отшатнулись; под воздействием невольного попятного движения сотни тысяч людей, следующая сотня тысяч тоже качнулась назад; огонь охватил помост, вопили дети, стиснутые в давке женщины воздевали руки, стражники направо и налево раздавали удары, надеясь утихомирить кричащих и силой восстановить порядок. Все это вместе привело к тому, что людская волна, о которой говорил Филипп, забила, точно пробкой, выход с площади; молодому человеку не удалось добраться, как он надеялся, до кареты барона: его повлек неодолимый поток, представления о котором не сможет дать никакое описание, поток, в котором силы отдельного человека, уже удесятеренные страхом и отчаянием, умножались в сотни раз, поскольку он становился частицей общей людской массы.

В тот же миг, когда Филипп повлек за собой Андреа, Жильбер влился в уносившую их толпу, но шагов через двадцать группа беглецов, свернувшая налево к улице Мадлен, подхватила его и потащила с собой, оставив ему возможность лишь выть от отчаяния, оттого что его разделили с Андреа.

Андреа, которую крепко держал за руку Филипп, оказалась внутри группы, пытавшейся разминуться с каретой, запряженной парой взбесившихся лошадей. Филипп видел, как они стремительно и неотвратимо надвигаются на него; казалось, из их глаз пышет огонь, из ноздрей у них капала пена. Он делал нечеловеческие усилия, чтобы уйти с их дороги. Но все было напрасно; он почувствовал, как толпа сзади раздалась, увидел взмыленные морды обезумевших животных; увидел, как они вздыбились, словно те мраморные кони, что стерегут вход в Тюильри, и, подобно рабу, пытающемуся их обуздать, он отпустил руку Андреа, оттолкнул ее как можно дальше от опасного места и схватил за удила налетающую на него лошадь; та встала на дыбы; на глазах Андреа Филипп согнулся, осел и исчез из виду; она закричала, простерла к нему руки, но ее толкнули, завертели, и через несколько секунд она оказалась одна — ее несло точно пушинку, которая не способна противиться увлекающему ее ветру.

Оглушительные крики, куда более ужасные, чем в сражении, конское ржание, жуткий скрип колес, катящихся то по плитам мостовой, то по трупам, бледный свет от догорающего помоста, зловещий блеск палашей, выхваченных несколькими разъяренными солдатами, а главное, кровавый хаос и бронзовое изваяние, освещенное красноватыми отблесками и как бы любующееся резней, — всего этого было более чем достаточно, чтобы у Андреа помутился рассудок и она лишилась последних сил. Впрочем, даже титану недостало бы сил для подобной борьбы — борьбы одного против всех, да еще и против смерти.

Андреа испустила душераздирающий крик: какой-то солдат пробивал себе проход в толпе ударами шпаги.

Шпага блеснула над ее головой.

Она сложила руки, словно утопающий, когда его накрывает погибельный вал, прокричала:

— Боже! — и упала.

Упасть значило погибнуть.

И все же Жильбер услыхал этот ужасный, предсмертный крик, узнал голос. Унесенный толпой от Андреа, он все-таки сумел пробиться к ней; нырнув в поток, поглотивший ее, он выпрямился, бросился на шпагу, которая угрожала ей, вцепился в горло солдату и повалил его; рядом с солдатом лежала юная девушка в белом платье; Жильбер подхватил ее и поднял.

Когда он прижал к груди это прекрасное тело, быть может уже бездыханное, лицо его озарилось гордостью: он победил обстоятельства, победил своей силой и отвагой! Вместе со своей ношей Жильбер опять попал в людской поток, способный снести стены. Стиснутая толпа держала, несла его; в течение нескольких минут он двигался, вернее, плыл с нею. И вдруг поток остановился, словно разбившись о какое-то препятствие. Ноги у Жильбера коснулись земли, и только теперь он ощутил тяжесть тела Андреа; он поднял голову, чтобы узнать, что там за препятствие, и увидел в трех шагах Хранилище мебели. Об каменный массив разбивалась масса человеческой плоти.

В момент этой тревожной остановки он успел взглянуть на Андреа, погруженную в глубокий обморок, подобный смерти; сердце ее не билось, глаза были закрыты, лицо, словно увядающая роза, обрело лиловатый оттенок.

Жильбер решил, что она мертва. И тогда он тоже закричал, прижался губами сперва к платью, потом к руке, потом, осмелев от отсутствия сопротивления, стал осыпать поцелуями ее лицо, сомкнутые веки. Он бесновался, рыдал, выл, пытался вдохнуть свою душу в грудь Андреа, не понимая, почему его поцелуи, способные оживить мрамор, не могут вдохнуть жизнь в мертвое тело.