Жозеф Бальзамо. Том 1 - [221]

— Отец! — произнес Филипп.

— Что тут за барон, собирающийся давить честных людей? — раздались угрожающие голоса.

— Он перед вами, черт побери! — объявил де Таверне, высунувшись из кареты и демонстрируя при этом большую красную орденскую ленту.

В те времена еще почитали большие орденские ленты, даже красные; ропот не утих, но звучал уже тоном ниже.

— Подождите, отец, я выйду и погляжу, нельзя ли пройти, — предложил Филипп.

— Будьте осторожны, брат, как бы вас не убили. Слышите, как храпят дерущиеся кони?

— Лучше уж скажите о людском реве, — поправил барон. — Правильно, Филипп, выйдем, и вы велите им расступиться, чтобы мы могли пройти…

— Отец, вы не знаете Парижа, — ответил Филипп. — Когда-то такой приказ подействовал бы, но сейчас, вероятней всего, толку от него не будет. А вы ведь не захотите уронить свое достоинство?

— Когда эти негодяи узнают, кто я такой…

— Даже если бы вы были самим дофином, — улыбнулся Филипп, — они и то не расступились бы перед вами, тем паче сейчас, когда, как я вижу, начинается фейерверк.

— Значит, мы ничего не увидим, — огорчилась Андреа.

— А все из-за вас, — заметил барон. — Вы больше двух часов ухлопали на туалет.

— Брат, а может быть, вы предложите мне руку, мы выйдем и постоим среди народа? — предложила Андреа.

— Конечно, мадемуазель! Правильно! — закричали несколько мужчин, на которых произвела впечатление красота девушки. — Выходите! Не такая уж вы толстуха, и местечко вам найдется.

— Вы согласны, Андреа? — осведомился Филипп.

— Да, — ответила она и выпорхнула из кареты, даже не воспользовавшись подножкой.

— Поступайте как угодно, — буркнул барон. — А мне плевать на этот фейерверк, и я остаюсь здесь.

— Хорошо, отец, — сказал Филипп. — Мы далеко не уйдем.

И действительно, народ, всегда выказывающий, если он не возмущен какими-нибудь страстями, почтение к королеве, именуемой красотой, расступился перед Андреа и ее братом, а один добрый горожанин, захвативший вместе с семейством каменную скамью, велел жене и дочери потесниться и дать место м-ль де Таверне.

Филипп устроился у ног сестры, которая положила ему на плечо руку.

Жильбер, неотступно следовавший за ними, затаился шагах в пяти и пожирал Андреа глазами.

— Андреа, вам удобно? — спросил Филипп.

— Лучше быть не может, — ответила она.

— Вот что значит быть красавицей, — усмехнулся шевалье.

— Да, красавицей, несравненной красавицей! — пробормотал вполголоса Жильбер.

Андреа слышала эти слова, но поскольку произнес их, вне всякого сомнения, человек из простонародья, она обратила на них не больше внимания, чем индийское божество на жертву, принесенную к его ногам ничтожным парией.

67. ФЕЙЕРВЕРК

Едва Андреа и ее брат расположились на скамье, как в небеса взлетели первые ракеты, и толпа, которой теперь стал виден центр площади, отозвалась общим криком радости.

Начался фейерверк великолепно, ничуть не уронив высокой репутации Руджери. Декорация храма постепенно загоралась, и вскоре его фасад был охвачен цветным пламенем. Загремели аплодисменты, которые тут же, чуть только из пастей дельфинов и урн рек изверглись потоки разноцветных, смешивающихся друг с другом огней, сменились восторженными «браво».

Андреа, пораженная зрелищем, равного которому нет в мире, — зрелищем семисоттысячной толпы, выходящей из себя от ликования при виде огненного дворца, — даже не пыталась скрывать свои чувства.

Шагах в трех Жильбер, который прятался за спиной носильщика геркулесова сложения, поднявшего вверх своего сынишку, любовался Андреа, а заодно и фейерверком, поскольку она любовалась им.

Он смотрел на нее в профиль; каждая вспыхивающая ракета освещала ее прекрасное лицо, и Жильбер вздрагивал: ему казалось, что общее ликование порождено восторженным созерцанием этой очаровательной, обожествляемой им девушки.

Андреа никогда не видела ни Парижа, ни такой огромной толпы, ни тем более столь великолепного празднества; разнообразие впечатлений ошеломило ее.

Вдруг что-то ярко вспыхнуло, и огонь полетел наискось в сторону реки. Раздался взрыв, подобный взрыву бомбы, и Андреа, восхищенная разлетающимися разноцветными огнями, воскликнула:

— Филипп, посмотри, какая красота!

— Боже! — испуганно вскрикнул он, не отвечая сестре. — Что-то произошло с этой ракетой! Она отклонилась от своего пути и вместо того, чтобы описать параболу, полетела почти горизонтально.

Филипп только-только выразил тревогу, которая начала уже ощущаться и толпой, о чем свидетельствовало движение, пробежавшее по ней, как из бастиона, где был установлен букет и хранились резервные ракеты, вырвался столб пламени. Грохот, подобный одновременному удару сотни громов, прокатился над площадью и, словно в этом столбе пламени таилась смертоносная картечь, привел в смятение зрителей, стоящих в первых рядах, лица которых в тот же миг ощутили жар неожиданного огненного взрыва.

— Уже букет! Уже букет! Нет, еще рано! — кричали те, кто стоял вдали от центра площади.

— Уже! — повторила Андреа. — Нет, еще рано!

— Это не букет, — вмешался Филипп. — Это несчастный случай, и через секунду толпа, пока еще спокойная, взволнуется как море. Живо, Андреа, в карету. Идемте!