Жозеф Бальзамо. Том 1 - [199]

— О, да вы и в самом деле человек проницательный! Вы действительно читаете в моем сердце с тою же легкостью, с какой я читаю книгу.

— Увы! То же самое сказал мне ваш бедный двоюродный прадед, шевалье Луи де Роган, когда я прощался с ним в Бастилии у подножия эшафота, на который он столь бесстрашно взошел.

— Он вам так сказал? Что вы — проницательный человек?

— Да, и к тому же что я умею читать в сердцах. Я ведь предупреждал, что шевалье де Прео его предаст. Он не хотел меня слушать, но все вышло по-моему.

— Вы видите большое сходство между мной и моим предком? — побледнев, спросил кардинал.

— Я только хочу напомнить вам, монсеньер, что вы должны быть очень осмотрительны, когда будете добывать прядь волос из-под короны.

— Куда бы мне ни пришлось за нею отправиться, вы ее получите, сударь.

— Отлично. Вот ваше золото, принц; надеюсь, вы больше не сомневаетесь в том, что это и в самом деле золото?

— Дайте мне перо и бумагу.

— Зачем, монсеньер?

— Чтобы написать расписку в получении ста тысяч экю, которые вы столь любезно дали мне в долг.

— Полно, монсеньер, зачем мне ваша расписка?

— Я часто делаю долги, мой дорогой граф, но имейте в виду: я никогда не беру деньги просто так.

— Как вам будет угодно, принц.

Кардинал взял со стола перо и необычайно крупным и неудобочитаемым почерком написал расписку, орфография которой заставила бы сегодня ужаснуться даже экономку ризничего.

— Так будет хорошо? — протягивая бумагу Бальзамо, спросил кардинал.

— Превосходно, — даже не взглянув на нее, ответил граф и положил лист в карман.

— Вы не хотите ее прочесть, сударь?

— У меня есть слово вашего высокопреосвященства, а слово Роганов стоит больше любого заклада.

— Граф, — проговорил кардинал с полупоклоном, что со стороны человека его положения значило немало, — вы весьма любезны, и, коль скоро я не могу сделать вас своим должником, прошу не лишать меня удовольствия оставаться вашим.

Поклонившись в свою очередь, Бальзамо дернул за сонетку, и на пороге появился Фриц. Граф что-то сказал ему по-немецки, Фриц наклонился и, словно ребенок, которому нужно унести восемь апельсинов, немного неловко, но без видимых усилий поднял восемь слитков, обернутых в очески.

— Этот малый — настоящий Геркулес! — воскликнул кардинал.

— Да, принц, он довольно силен, — отозвался Бальзамо. — Однако, истины ради, должен сказать, что с тех пор, как он у меня на службе, я каждое утро даю ему три капли эликсира, приготовленного моим ученым другом доктором Альтотасом. Эликсир уже начинает действовать, через год парень будет поднимать одной рукой восемьсот унций.

— Поразительно! Непостижимо! — пробормотал кардинал. — Я не смогу удержаться, чтобы не рассказать обо всем этом.

— Расскажите, ваше высочество, расскажите, но не забывайте, что тем самым вы обяжетесь собственноручно поджечь мой костер, если парламенту вдруг вздумается изжарить меня на Гревской площади, — со смехом ответил Бальзамо.

Он проводил именитого посетителя до ворот и распрощался с ним, не позабыв почтительно поклониться.

— Где же ваш слуга? Я его не вижу, — удивился кардинал.

— Он понес золото в вашу карету, монсеньер.

— Так он знает, где она?

— Под четвертым деревом направо по бульвару. Это я ему и сказал по-немецки, принц.

Кардинал воздел руки к небу и исчез во мраке. Бальзамо дождался Фрица и поднялся к себе, закрывая по пути все двери.

60. ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

Оставшись один, Бальзамо подошел к двери Лоренцы и прислушался. Девушка дышала во сне ровно и спокойно. Тогда он приоткрыл маленькое окошечко, прорезанное в двери, и несколько минут смотрел на Лоренцу, предаваясь сладким и нежным мечтам. Затем, затворив окошко и пройдя через описанную нами комнату, которая отделяла покои Лоренцы от физического кабинета, поспешил к очагу. Он загасил его, открыв заслонку, выпускавшую тепло в трубу, и пустил воду из находившегося на террасе бассейна.

После этого граф аккуратно положил расписку кардинала в сафьяновый бумажник и пробормотал:

— Слово Роганов хорошо лишь для меня, а для них хорошо, когда известно, на что употребить монашеские золото.

Не успел он договорить, как три коротких удара в потолок заставили его поднять голову.

— Ага, меня зовет Альтотас, — проговорил граф.

Он проветрил лабораторию, тщательно прибрался, закрыл очаг, и тут снова послышались удары.

— Ему не терпится — это добрый знак.

Взяв длинный железный прут, он в свою очередь постучал, затем потянул за металлическое кольцо в стене; с помощью скрытой пружины с потолка лаборатории на пол опустился подъемный люк. Бальзамо встал посредине; люк, приведенный в действие другой пружиной, поднял свой груз так легко и плавно, как специальный подъемник в опере возносит к небесам богов и богинь, и ученик очутился у своего учителя.

Новое обиталище старика ученого имело футов восемь-девять в высоту и около шестнадцати в поперечнике, освещалось оно через отверстие в потолке, а все его четыре стены были глухими. Комната эта, как видит читатель, выглядела настоящим дворцом по сравнению с прежним жилищем старика, устроенным в карете.

Ученый сидел в кресле на колесиках перед мраморным подковообразным столом, заваленным всякой всячиной — растениями, колбами, инструментами, книгами, различными приборами и бумагами с кабалистическими знаками. Он был так поглощен своим занятием, что даже не пошевелился при появлении Бальзамо.