Жорж Кювье. Его жизнь и научная деятельность - [24]

Кроме того, он был тонким знатоком и любителем искусства и никогда не упускал случая посещать картинные галереи и музеи. Рафаэль был его любимым художником. Когда друзья упрекали его за то, что, будучи в Риме, он не съездил в Неаполь, он оправдывался тем, что в Неаполе нет Ватикана.

В последние годы жизни Кювье занимал 9 мест. Он был профессором в Jardin des Plantes и Collège de France, бессменным секретарем Академии наук, канцлером и советником университета, председателем комитета внутренних дел, членом Государственного совета, директором некатолических заведений, пэром.

И заметьте, что ни одно из этих мест не было синекурой. Каждое требовало более или менее хлопотливой деятельности.

При таком разнообразии занятий большую услугу оказали Кювье его громадная память, способность разом схватывать суть дела и излагать ее в ясной и сжатой форме и уменье переходить от одного дела к другому почти без перерыва.

Память его была так велика, что он мог, например, перечислить все знатнейшие фамилии Франции, назвать их наиболее выдающихся членов и указать, кто из них, когда, где и чем отличился. Все ученые по большей части должны делать выписки и конспекты из работ, относящихся к их предмету; Кювье этого не требовалось. В государственной деятельности, где приходилось помнить бездну законов, указов, циркуляров, эта способность тоже оказала ему немалую услугу.

Насколько сильна была в нем способность быстро схватывать суть дела, мы уже видели из рассказа Пакье о его деятельности в комитете внутренних дел. Благодаря этой способности он мог писать свои сочинения прямо начисто, без черновика.

Одною из самых замечательных черт его ума было уменье сразу возобновлять прерванную нить размышлений. Ему никогда не приходилось, что называется, «собираться с мыслями». Вернувшись из заседания совета, он садился за какой-нибудь мемуар об ископаемом носороге и продолжал его с той строчки, на которой бросил вчера. Таким образом, каждые четверть часа, каждые пять минут свободных шли в дело.

Помимо этого, Кювье вел строго упорядоченную жизнь. Каждый час имел свою работу, каждая работа – свой кабинет, в котором находилось все, что имело отношение к этой работе: книги, рисунки, препараты.

Жизнь его в эпоху полной славы и блеска проходила следующим образом. Вставая в 8 часов утра, он работал полчаса или час перед завтраком, во время которого читал газеты, слушая в то же время разговор окружающих. Затем принимал лиц, имевших к нему какое-нибудь дело, и около 11 часов отправлялся в Государственный совет или Совет университета. Домой возвращался часам к шести и, если до обеда оставалось хоть четверть часа свободных, пользовался ими для того, чтобы продолжать работу, прерванную вчера. После обеда, если некуда было идти, продолжал научные занятия до 10—11 часов; от 11 до 12 слушал историческое или литературное чтение.

Вполне свободным оставалось для него только воскресенье, и этот день почти исключительно был посвящен науке.

Чтобы не терять даром времени, он устроил приспособления для чтения и письма в своей карете и занимался во время переездов.

По субботам у Кювье происходили вечера, на которых можно было видеть цвет европейской интеллигенции. «Иностранец, – говорит миссис Ли, – удивлялся, встречая на этих вечерах славнейших людей Европы и запросто разговаривая с принцами, пэрами, дипломатами, учеными и самим хозяином, который одинаково приветливо принимал принца и бедного студента из пятого этажа соседнего отеля».

Важная внешность и сдержанные манеры Кювье производили на многих неприятное впечатление. Приведем здесь рассказ Пфаффа, который посетил Париж в 1829 году.

«Думая о старых республиканских грезах, я с какою-то грустью отправился в Jardin des Plantes. Я искал скромный павильон, свидетеля самых замечательных, самых гениальных работ моего друга; он был в прежнем состоянии, но большая аллея вела к нему и свидетельствовала о переменах. Я постучал, дверь отворила уже не старая служанка, истинный тип француженки старого порядка, а элегантный лакей. – Дома ли г-н Кювье? – спросил я: формула, совершенно отличная от прежней, когда я называл его гражданином Кювье. – Какой г-н Кювье? Вы спрашиваете о г-не бароне Кювье или о его брате, г-не Фредерике Кювье? – Я мигом сориентировался. Этот барон был отделен от меня тридцатилетним промежутком времени и высокими почестями».

Кювье, впрочем, принял его приветливо. «Наружность его изменилась; он сильно потолстел и потерял грациозную живость, которая так шла ему в 1801 году, стан его несколько сгорбился; глаза потускнели, хотя все еще светились умом».

Между прочим, Пфаффа поразило равнодушие Кювье к научным вопросам. Он весь был поглощен политикой. В то время во главе правления стояло сравнительно либеральное министерство Мартиньяка, на которое Кювье возлагал большие надежды. Когда Пфафф показал Кювье великолепные препараты профессора Фоманна по сравнительной анатомии, то был поражен его холодностью. «Он бросил на них быстрый взгляд знатока, ограничиваясь словами „хорошо!“ или „прекрасно!“, после чего велел Валансьенну прибрать их к месту».