Жора Жирняго - [34]

— Что это он делает, зайка? — очень раздельно, громко и непринужденно спросил Жора. (Он не намеревался спрашивать громко, просто не привык понижать голос, и в тишине вышло на весь зал.)

— Он перебирает талоны, — быстрым шепотом пояснила жена. (Желая, кстати сказать, провалиться.)

— Талоны? — снова громко и слегка даже раздраженно (яйца мне крутят!) переспросил Жора. И снова, в отточенной — конференциями, семинарами, заседаниями — манере, медленно и раздельно спросил: — А что это такое?

Да: он жил в рамках конференций, семинаров, семестров и, несмотря на то, что зачастую в глазах неизбалованной зарубежной аудитории казался ярким, как павлин, инсургентом (одинаково бойко понося с безопасной университетской кафедры то да се — парламент, цены на колбасу) — вне стен аудитории, вне рамок программы, «круга», системы — он был полностью «неконвертируем»: тюлень, вынужденный сделать что-нибудь не тюленье.

Шли годы. Очкастая жена перестала интересовать Жору даже как секретарша (тем более! посмотрели бы вы на секретаршу Гурицкого!), так что он был бы и рад — где-нибудь между Рио-де-Жанейро и Мюнхеном — приобнять-потискать развеселую, милую поблядушку, но... как это делается? Вот если бы поблядушка была официально включена в список мероприятий!.. Или если бы программа конференции обеспечивала участников матрешками-поблядушками в порядке, так сказать, этнографических сувениров, тогда... Ой, тогда, честно говоря, было бы совсем хорошо!..

Глава 17. Идите и умрите там, или Kремация эмбрионов

Проплывая как-то на пирóге по желтой речонке Хи-Саа возле городка Ламбродж, второго по величине и культурно-экономическому значению населенного пункта Южной Самброзии, Том, он же Hermit, увидал на берегу объявление о конференции, посвященной современной южно-самброзийской литературе. Каково же было его недоумение (употребим готовую конструкцию), когда там, где значилась фамилия председателя, он прочитал крупными красными буквами:

G. E. ZHIRNIAGO

Он еще подумал тогда, что это совпадение, и, возможно, среди южно-самброзийских литераторов нашелся один (чем черт не шутит), который называет себя G. E. Zhirniago (мало ли, псевдоним), когда вдруг, на берегу, увидел и самого Жору (его трудно было не увидеть: он тянул уже килограммов на сто восемьдесят), которого почтительно несли на инкрустированных перламутром и слоновой костью носилках десять чернокожих (так и хочется написать «невольников», но то были, судя по всему, именно добровольцы: активисты местной библиотеки). Они, наряженные по случаю в праздничные бело-синие набедренные повязки, несли это языческое божество, изящно, как эбонитовые статуэтки, согнувшись и тихо напевая свои мистико-оптимистические гимны; гигантская белоснежная парасоль с рекламой какого-то пива колыхалась над той стороной Жориного тела (тоже колышущегося), которую в практической медицине принято называть вентральной.

Это, собственно говоря, шло бесперебойно: конференция по никаргуанской литературе — почетный гость Жора, конференция по современному зулусскому фольклору — главный докладчик и сопредседатель Жора, конференция по обсценной лексике острова Мальта — своими впечатлениями о США задушевно делится с трибуны Жора Жирняго.

Стреляный читатель вмиг предположит, что речь идет о каком-то нарицательном «жоре» — хотя бы потому, что находиться одновременно в разных точках планеты не удалось бы даже и Цезарю. Но автор настаивает: «Жора» — имя не нарицательное, и находиться — физически, одновременно — в разных точках планеты, как показывает практика, можно.

Oднажды Hermit и Жора случайно встретились в одном, вполне корректном во всех отношениях, европейском городе: Hermit там задержался на несколько лет: он переводил некого фламандского маргинала и кормил на каналах уток и лебедей. Жора прибыл туда — правильно, председательствовать на конференции.

Они столкнулись в кафе. С Жорой трудно было не столкнуться. Дело не в его ста восьмидесяти килограммах, а в том, что он относился к такому типу существ, кои, войдя в любое помещение, мгновенно словно бы выжирают в нем весь воздух.

— Ну, и как вы устроились? — после регламентированных охов и ахов вальяжно спросил Жора.

И заказал два кофе. Характерно: он даже не заметил, что, по сравнению с тем человеком, которого он урывками знал прежде, у нового — другой пол, другое выражение глаз, он даже представился как-то иначе… Том?

Том попробовал ответить на вопрос «как устроились». Жора ничего не понял. Тогда Том решил пояснить конкретней:

— Я работаю при одном госпитале... — сказал он, делая маленький глоток из белой, удручающе маленькой чашки.

— Врачом? — слегка картавя, живо и как-то очень жирно откликнулся Жора (зная, что Hermit в прошлой жизни, еще до писательства, занимался именно этим).

— О нет… Я сжигаю операционный материал и абортированных эмбрионов.

— То есть?.. — приветливо глядя на него и заранее улыбаясь (предвкушая объяснение шутки, приличной людям его круга), переспросил Жора.

Том растолковал еще подробней. Эффект получился непредсказуемый (будучи поэтом, Hermit являлся психологом, разумеется, аховым).