Жнецы суть ангелы - [30]

Ее губы плотно сжались, и она устремила взгляд прямо вперед — на пурпурно-черный горизонт.

Это произошло рядом с гигантом при въезде в Талсу. Ей вспомнился железный человек в рабочей каске. Статуя Золотого бурильщика высотой с восьмиэтажный дом. Одна рука уперта в бок, другая покоится на верхней платформе нефтяной вышки. Суровая и мощная фигура, похожая на солдата Бога. Своими ногами она могла бы сотрясать землю. Местные жители говорили, что гигант был артефактом прошлого — величественной данью уважения для процветавшей нефтяной индустрии в ее лучшие десятилетия прошлого века.

Темпл хотела, чтобы Малкольм увидел эту статую. Ради нее они сделали крюк, остановили машину и начали глазеть на гиганта, чувствуя себя маленькими и тщедушными букашками.

— Кто создал ее? — спросил Малкольм.

— Не знаю. Наверное, городские власти.

— А зачем?

— Не знаю, — пожав плечами, ответила она. — Мне кажется, людям нравилось строить что-то большое. Возможно, они чувствовали гордость за свои свершения… за технический прогресс.

— Прогресс? К какой цели?

— Не важно. Лишь бы подниматься выше, опускаться глубже или перемещаться куда-то дальше. Пока находишься в движении, тебе не важно, куда ты идешь или за чем ты гонишься. Вот почему люди назвали это прогрессом. Волевым движением в какую-нибудь сторону.

— А теперь кто-то создает подобные статуи?

— Вряд ли, насколько я знаю.

— Потому что больше нет прогресса?

— О чем ты говоришь? Прогресс существует всегда. Просто его перестали воплощать в виде железных статуй.

— И где он теперь?

— Во многих вещах. Например, внутри тебя.

— Внутри меня?

— Конечно. В истории планеты еще никогда не было такого мальчика, как ты. Мальчика с твоим багажом впечатлений и с теми битвами, в которых ты сражался. Фактически, ты уникальное явление. Абсолютно новый тип человека.

Он почесал нос и поразмышлял над ее словами, затем снова перевел взгляд на железного человека.

— В любом случае, мне нравится эта статуя, — сказал Малкольм. — Она никогда не умрет.

Он был прав. Ради этой статуи они сделали крюк и остановили машину. Они смотрели на нее снизу вверх. И когда случилась беда, они уже не могли повернуть время вспять и изменить произошедшее. Хотя Малкольм был прав насчет железного человека. Могучий гигант являлся символом изобретательности, человеческой гордости и бессмертного духа эволюции. Эта мощная фигура бросала длинную тень, которая пересекала шоссе и тянулась к плодовитым равнинам Америки — через всю страну глупости и изумления, капитала и порочности.

Те прежние люди, наверное, чувствовали себя, как Господь на ужине в небесах между розовыми и синими горизонтами. Они взрывали границы мира своим дыханием и индустриализацией, и казалось, что даже Бог мог задохнуться в восторге от такой красоты и умереть бездыханным, глядя на свое творение. Все эти западные «Разор редс»[3] и виды нищего, но элегантного Юга, всегда остававшегося на плохом пайке; вой койотов и кудзу,[4] эта зеленая чума, заполонившая всю территорию; запыленные окна, не видевшие тряпку уборщицы, с тех пор как…

— Эй, — окликнул ее Джеймс. — О чем ты задумалась?

Темпл поняла, что слишком долго ничего не говорила. Ей не нравилось думать о некоторых вещах, потому что такие размышления поглощали каждую клеточку ее ума и тела.

— Что? — отозвалась она.

— Я спросил тебя о мальчике. Что с ним случилось?

— Его больше нет.

— Но что произошло?

Она еще раз посмотрела на Джеймса, на его бледную кожу и темные глаза. Теперь он стал другим. Он будто плавал в воздухе. Чтобы заставить парня замолчать, она склонилась к нему и поцеловала его в губы. Бутылка, стоявшая между ними, упала на землю. Ее опалило мужское дыхание. Оно вдруг превратилось в ее дыхание, и вкус его губ вызывал жар упоения. Руки Джеймса ласкали ее лицо. Он целовал Темпл с такой страстью, словно хотел проглотить ее целиком.

Какое-то время прошло в поцелуях. Они напоминали двух горных волков, которые кусали друг друга, играя. Она приподнялась и, развернувшись, устроилась на коленях Джеймса, затем опустила руки и расстегнула «молнию» на его брюках.

— Эй, подожди, — проворчал он, отстраняясь от ее поцелуев. — Мы не можем так… Ты…

— Все нормально, — прошептала она, чувствуя на шее влагу от его нежных губ. — Я уже потеряла свой шанс когда-нибудь иметь детей.

Темпл провела пальцами по мужскому члену и сжала его в руке. Тот был горячим и твердым, готовым пройти через все препятствия. Она прижалась к Джеймсу.

— Нет, подожди, — возразил он опять. — Это неправильно. Мне двадцать пять, а тебе…

— Замолчи. Просто дари мне любовь. Я не хочу ни о чем думать. Давай сделаем это прямо сейчас.

Она накрыла его рот губами, приподняла платье из тафты и, приспустив трусики, направила горячий член в себя. Колени Темпл болели на деревянных планках скамьи, но внутри уже двигался живой стержень, и ей нравилось, как ее тело держалось на нем. Ей нравилось думать об удовольствии, которое Джеймс получал от ее нижней части тела, — той, что отличала ее от мужчин и делала женщиной. Это слово заплясало в звеневшей голове — женщина, женщина, женщина! — и она поверила, что их связь была правильной. Проклятье! Еще бы не верить, когда она чувствовала это в своем животе, и в пальцах ног, и даже на кончиках зубов.