Жмых - [78]
— Вы не заразились, доктор! Как это возможно? — повторяла я, потрясённая до глубины души.
А он с упрёком бросил мне в лицо:
— Сколько раз просил вас купить сыворотку и сделать всем работникам прививки, а вы твердили, что это шарлатанство!.. Эх, госпожа Антонелли, столько людей можно было бы спасти!
Мне вдруг стало стыдно перед этим невзрачным, маленьким человеком, который в одиночку сражался с болезнью в то время, когда я пряталась в своём великолепном особняке. Считая доктора тюфяком, мелкой серенькой личностью, я даже фамилию его не удосуживалась запомнить. А он оказался героем… Чувствуя себя виноватой, на будущее я пообещала ему купить вакцину для всех своих батраков.
— Поздно… — отрывисто проговорил он. — Многие умерли, многие — умрут в ближайшее время…
— Но не все же?.. — осторожно спросила я.
— Не все, но этих смертей можно было избежать… Однако вы не захотели тратиться: пара сотен рейсов для вас оказались дороже, чем человеческие жизни… Хотя я не упрекаю вас: вы ничем не отличаетесь от других плантаторов. Люди для вас — расходный материал: уйдут одни — на их место заступят другие. Разве не так, госпожа Антонелли?
Я внимательно окинула взглядом его тощее сутулое тельце, которое не спасал от холода наброшенный на плечи плащ: видно было, как подёргиваются над верхней губой его маленькие чёрные усики, как дрожат мелкой дрожью исцарапанные осокой пальцы.
— Я ценю вашу самоотверженность, доктор, но я не нуждаюсь в ваших нотациях.
В уставших чёрных глазах вспыхнули колючие искры.
— И в моих услугах, вероятно, тоже? — криво усмехнулся он.
Мне не хотелось увольнять этого человека, тем более теперь, когда от него зависели жизни моих работников, но и дерзость спускать я была не намерена.
— Если приму решение отказать вам от места, я извещу вас, — сдержанно ответила я. — Пока вы нужны на фазенде.
Похоже, вместе с сывороткой против холеры он впрыснул себе в кровь и изрядный запас смелости:
— Вот что, госпожа Антонелли… Я остаюсь сейчас здесь не потому, что вам нужен. Если бы речь шла только о вас, я бы незамедлительно покинул Сантос. Но я должен помочь всем этим людям… которых вы сочли для себя обузой… А теперь — извините, меня ждут больные.
Закипевшую во мне злость, готовую в ту же секунду выплеснуться наружу, охладило внезапное тревожное известие, с которым прибежали батраки. «Большая вода! Большая вода!» — захлёбывались истошными криками они; в их глазах царил беспредельный ужас. Мы с доктором переглянулись. «О боже!» — с негромким коротким стоном вытолкнули его побелевшие губы. Ответом ему был невнятный угрожающий рокот, донёсшийся со стороны реки.
…Никогда ещё в этой местности природа не показывала людям такой враждебности, никогда ещё она не пыталась уничтожить их с такой свирепой и неукротимой силой. Вышедшая из берегов река была своенравна, как дикое животное, и страшна, как ревущая бездна. Ослепляя мутным свинцовым потоком, оглушая мощным протяжным гулом, в котором чудились и хохот, и рыдание, и победоносный боевой клич, она подминала под себя всё живое и алчно запихивала в пасть. В её огромной, бесформенной утробе скрывались целые посёлки, плантации и пастбища, а она всё никак не могла насытиться… Измученные, обезумевшие люди, цепляясь скрюченными, изодранными в кровь пальцами за любую щепку, пытались найти спасение на крышах своих прохудившихся от сырости хижин, залезали на верхушки деревьев, но вода, точно прожорливая исполинская гидра, находила их и там: зная, что беглецы всё равно никуда не денутся, неторопливо и неумолимо подползала, поглаживала длинными серыми щупальцами, лениво облизывала холодным языком — и отправляла в глотку…
Она загнала в угол и меня: с тяжёлым сердцем, мысленно простившись со всем своим имуществом, я отдала доктору связку ключей: мой дом как самое высокое здание в округе тут же оккупировали целые полчища оставшихся без крыши над головой менсу: они заполнили все коридоры и комнаты, битком набились в столовую и библиотеку, и даже умудрились пролезть на чердак. Очень скоро в особняке не осталось ни одного свободного уголка, ни одной ступеньки, где бы ни сидел или лежал, скрючившись в три погибели, какой-нибудь трясущийся от холода бедолага.
Я делила комнату с конюхом Лукашем, его младшим сыном Карло и беременной невесткой, и целыми днями вынуждена была выслушивать, как старик и девушка на два голоса распевают своих жалобные воззвания к Деве Марии. Иногда Карло, заметив мои нахмуренные брови и поджатые губы, сердито обрывал их: «Хорош досаждать сеньоре!.. От ваших слёз только сырости больше…». Но, замолчав на какое-то время, они заводили свою любимую волынку на новый лад — вспоминая, как погибли Жозиас и Бьянка. «Мы в ущелье прятались… Домишко-то водой залило… Сын ещё радовался: слава богу, мол, что Бьянка с ниньей осталась, хоть кто-то выживет… Кто ж знал, что она нас искала… Доплелась, бедняжечка, и, как подкошенная, рухнула… Он — к ней, она — не дышит…», — верещал Лукаш. «Никогда не видела, чтоб мужчина так убивался!.. Рыдал прям, как ребёнок!» — подхватывала женщина. «Я ему — Жозиас, сынок, уходить надо, опасно… А он упёрся — пойду хоронить — и всё тут! На руки взял её — и из дому… Так вместе и сгинули… Я сам видел, как их водой накрыло…». И тут уже приходила в бешенство я: «Да замолчите вы, наконец, или нет! Без вас тошно!»…
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Долгая нота» Даниэля Орлова — одновременно и семейная сага, и городской роман. Действие охватывает период от окончания войны до наших дней, рассказывая о судьбах русской женщины Татьяны и ее детей. Герои произведения — это современники нынешних сорокалетних и сверстники их родителей, проживающих свои вроде бы обыкновенные жизни как часть истории страны… Началом координат всех трех сюжетных линий романа стал Большой Соловецкий остров.
Галина Щербакова, как всегда, верна своей теме — она пишет о любви. Реальной или выдуманной — не так уж и важно. Главное — что она была или будет. В наше далеко не сентиментальное время именно чувства и умение пережить их до конца, до полной самоотдачи, являются неким залогом сохранности человеческой души. Галину Щербакову интересуют все нюансы переживаний своих героинь — будь то «воительница» и прирожденная авантюристка Лилия из нового романа «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом» или просто плывущая по течению жизни, но каким то странным образом влияющая на судьбы всех мужчин, попадающихся на ее пути, Нора («Актриса и милиционер»)
Изящная, утонченная, изысканная повесть с небольшой налетом мистицизма, который только к месту. Качественная современная проза отечественной выделки. Фантастико-лирический оптимизм, мобильные западные формы романов, хрупкий мир и психологически неожиданная цепь событий сделали произведения Дмитрия Липскерова самым модным чтением последних лет.
Роман Дмитрия Липскерова «Последний сон разума» как всегда ярок и необычен. Причудливая фантазия писателя делает знакомый и привычный мир загадочным и странным: здесь можно умереть и воскреснуть в новом обличье, летать по воздуху или превратиться в дерево…Но сквозь все аллегории и замысловатые сюжетные повороты ясно прочитывается: это роман о России. И ничто не может скрыть боль и тревогу автора за свою страну, где туповатые обыватели с легкостью становятся жестокими убийцами, а добродушные алкоголики рождают на свет мрачных нравственных уродов.