Жизни, которые мы не прожили - [22]

Я всегда думал, что Сива (Шива) – это индуистский бог, но оказалось, что где-то далеко это имя живет другими жизнями. Не поэтому ли эта история так врезалась мне в память? Или потому, что позднее стало ясно, какое сильное впечатление она произвела на мою мать?

К тому времени, когда они появились в нашей жизни, Берил де Зёте и Вальтер Шпис уже закончили свою книгу по балийскому танцу. Следующим по их плану было описание танцев Индии. Вальтер Шпис познакомился с моей матерью, когда она еще юной девушкой изучала классический индийский танец. Он смутно помнил кое-что из того, о чем она ему рассказывала, о ее мечте вступить в труппу, такую как были у Лейлы Рой или Удая Шанкара, участвовать в балетных постановках в Шантиникетане. «Танец в Индии переживает изменения», – рассказала она ему тогда. Уходили в прошлое кокетливые позы, покусывание губ, похлопывание ресницами, вместо этого основное внимание уделялось музыке и хорошей физической подготовке. «Я непременно буду танцевать в одной из таких трупп», – заявила она с убежденностью молодости, которая еще не ведает, что жизнь имеет обыкновение складываться по своему собственному сценарию. Вальтер Шпис никогда бы не догадался, что в жизни пылкой индийской девушки, которую он повстречал, не окажется места танцу.

У моей матери осталась пара массивных ножных браслетов с тех времен, когда она училась у преподавателя в Дели. Иногда она доставала их из коробки, слегка трясла, чтобы услышать их мелодичный «джан-джан», и убирала обратно. Я никогда не видел ее танцующей, кроме одного раза, когда она вальсировала по гостиной Лизы Макнелли под музыку Штрауса, лившуюся из граммофона. Комната была заставлена столиками на тонких деревянных ножках, вязаными фигурками кошек и миниатюрными биг-бенами, которые они с Лизой, кружась, смахивали с их законных мест. Их танец продолжался, пока не замолк граммофон, после чего они упали на диван в облаке карминного и бирюзового шелка.

Никому из наших соседей, друзей семьи, ребят в моей школе не было известно, что у нас бывают гости из-за границы. Да не откуда попало, а с острова, окруженного со всех сторон Индийским океаном, где есть еще тысячи и тысячи других островов, частью неисследованных, частью бывших просто куском скалы, возвышающимся над морской гладью, а иногда являющих собой целый мир в миниатюре – с горами, храмами, дворцами, морями, реками, полями, деревнями и городами. Мать рассказывала мне, что всю их страну можно обойти за несколько дней, ну а чтобы отправиться куда-нибудь еще – понадобится лодка. Я и Дину начали играть в игры, в которых присутствовали акулы, аллигаторы, корабли. Питались мы в основном дикими свиньями и рыбой, жаренными на открытом огне. Ели воображаемые финики, лазали по воображаемым деревьям за кокосами, чтобы было что пить. Плоды мы разрубали теми же мачете, которыми забивали оленей на мясо.

Как-то утром мать уехала с гостями в тонге. Это случилось вскоре после их первого появления в нашем доме. Мать прознала о большом знатоке танца катхак, этот человек жил и давал уроки в старой части Мунтазира, в лабиринте тесных улочек прошлого века, застроенных старинными домами, мечетями, рынками и борделями. Завидев, как она забирается в тонгу и усаживается рядом с Берил де Зёте, морщинистый старик-сторож у ворот Дину принялся кричать:

– Бибиджи![31] Скажите этим сагибам, что я видел их страну! Ради них пересек черную воду! Ради них сражался! Ради них убивал! Скажите им, чтобы дали мне землю! Скажите им, что мне нужен дом! Хабардар![32]

Он уже почти ничего не видел и едва слышал, но все еще носил армейскую фуражку, которую ему выдали во время войны на фронтах Первой мировой. Каждую ночь он вышагивал взад-вперед у ворот дома Дину, предостерегая всех чужаков своим громогласным «Хабардар, хабардар!», словно все еще был на поле боя. Говорили, что где-то внутри него до сих пор сидит пуля. Дедушка, просыпаясь по ночам от боевых выкриков сторожа, говорил, что его нужно отправить либо обратно в Ипр, либо в приют для умалишенных, но отец Дину полагал, что отставные солдаты заслужили наше уважение, в здравом уме они находились или нет. Моя мать тоже так считала. Она помахала из глубины тонги и крикнула в ответ:

– Скажу! Обязательно скажу, Кхарак Сингх! А они напишут королю Англии!

Подумала ли моя мать спросить отцовского разрешения, прежде чем отправиться в поездку со своими новыми друзьями? Не знаю. Должна же у нее была мелькнуть мысль, что вести себя подобным образом – это все равно что тыкать палкой в клубок сплетен и домыслов. Интересно, по какой причине она так поступила? Мать отправилась навстречу приключениям после ухода отца на работу и вернулась домой до его прихода.

Тем вечером она была на редкость сдержанна, на кухне помешивала что-то то в одной сковороде, то в другой, за ужином вела легкую, занимательную беседу. У отца тоже наготове оказалась любопытная история о студенте из касты брахманов, который, чтобы не засыпать во время ночных занятий, взял за привычку подвязывать свои собранные на затылке в хвост волосы к крюку в потолке, вроде как по обычаю бенгальского ученого Видьясагара.