Жизнеописание малых королей - [63]

– Прочти гостю пророчества, которые прислал нам сюда Ишаяу,– велел он юноше, сыну Хаггая.

Все замерли, юноша принёс футляр, вынул из него и развернул свиток.

Высоким, срывающимся от волнения голосом прочитал:

"И Бавель, краса царств, будет разрушен, как Сдом и Амора, низверженные Богом. Никогда не будет он заселён, и не будут жить в нём вовеки. И араб не раскинет там шатра, и пастухи не положат там свой скот. И будут жить там звери пустыни, и дома их полны будут филинов, и поселятся там страусы, и бесы будут скакать там. И будут выть шакалы в чертогах его, и гиены – в храмах веселья. И скоро наступит час его, и недолги дни его.

 Но помилует Бог Яакова и снова изберёт Израиль, и даст покой ему на земле его. И присоединятся к нему чужеземцы, и пристанут к дому Яакова <…> И возьмут они в плен пленивших их, и властвовать будут над угнетателями своими. И будет день, когда Господь даст тебе покой от мук твоих и гневной досады твоей, и от тяжкого труда, которым ты был порабощён <…>"

– Расскажи про свой Иерусалим,– попросила у Менаше Эстер. – Как

справляли при тебе Песах – ведь ты, наверное, был в те дни со всеми в Храме?

– Был…

Рассказывая, он удивлялся, как хорошо запомнил каждую мелочь, и сам наслаждался и воспоминанием, и вниманием слушателей, и праздником на их лицах – оказывается, они и смеяться не разучились.

И вдругчто-то случилось, он уже едва говорил из-за поднявшейся к горлу печали. Ему захотелось, как ещё никогда и ничего, отпраздновать со своим народом осенние праздники в иерусалимском Храме – может быть, тогда вернутся покой и уверенность к королю Иудеи.

…Он возляжет в Песах на скамье возле стола, а на других скамьях будут возлежать его сыновья, его жёны, старейшины Иудеи, их дети. Ишаяу поведёт строгую церемонию праздника: "Рабами были мы..."

Менаше не понимал своей тоски по празднику Песах в Эрец Исраэль, как не понимали до– и после него сотни поколений иврим-иудеев-евреев во всех землях, ощущая волнение с приходом Нисана, даже если они о таком месяце не слышали, даже если родились за тысячу километров от Иерусалима, даже...

Хаггай и его родные заметили, что гостю не по себе, что ему стало не по силам вести рассказ. Вдруг негромко запела девушка, застучали барабаны в углу, пение подхватили женщины у прялок, а потом все, кто был вокруг Хаггая, стали подтягивать и в такт стучать ладонями по коленям. И Менаше не заметил, как стал подпевать старинной кнаанской песне, потом свадебной иудейской...

Было уже совсем темно, когда его отпустили домой, дав на дорогу факел, мех с водой и корзиночку с сушёными фруктами. Двое юношей отправились охранять Менаше и его провожающего на пути через город.

Возвращаясь, Менаше удивлялся себе: тому, что он двигается по улицам Вавилона, но больше не восхищается их громадностью и толпой, и освещением города тысячами факелов, а если и замечает стену храма, то лишь затем, чтобы не удариться об неё. Иногда один из юношей брал Менаше за локоть и возвращал на улицу, куда следовало повернуть, – он улыбался и благодарно кивал.

Придя домой, он почувствовал себя совершенно обессилившим, но знал, что не сможет сразу уснуть. В предоставленном ему жилище была глиняная ванна, наполовину врытая в землю и обмазанная асфальтом. Вода, налитая утром, нагрелась, и Менаше с удовольствием расположился на дне ванны.

Он непременно устроит такую же ванну у себя в иерусалимском дворце. И ещё многое, что он увидел здесь: и туалет, и систему глиняных водосточных труб, проложенных под кирпичным полом. Канализация и избыточная дождевая вода выводились из дома в общую систему городских каналов и водостоков. Менаше дал себе слово, что если он вернётся в Иерусалим, то и там построит... Если вернётся!

Он вышел из ванны, обтёрся поданной рабом тканью и уселся в деревянное кресло, подаренное когда-то хозяину этого дома благоволившим к нему в те дни Царём Царей. Пол комнаты был выстелен тростниковыми циновками, вдоль стен врыли большие кувшины, в которых держали здесь всё, вплоть до одежды и даже таблички – библиотеку Менаше.

Он часто сидел перед сном в этом кресле, глядя на панораму реки и звёздное небо над Вавилоном. Но сегодня ему показалось, что город переполнен своими заботами, а неживая гармония неба вдруг стала скучной.

Тёмные силуэты храмов, освещённые луной, слились в непрерывную ломаную линию, напоминающую стену вокруг цитадели Иерусалима. От реки долетела прохлада – так же к вечеру менялся воздух в Иерусалиме: становился холодным и лёгким, будто из него высеивалась дневная суета. Менаше выходил прогуляться на иерусалимскую стену, и воздух с прохладою будто сам проникал в тело, оно становилось невесомым – было страшно наступать на камни в полную силу: вдруг оторвёшься и… полетишь!

На перила напротив Менаше уселись две птицы, худые и длинные – вавилонские голуби. У них были тёмно-синие крылья, а профили напомнили Менаше лица его сыновей, родившихся уже здесь, в плену.

Тут пришло решительное: или его отпустят в Иерусалим, или он умрёт!

С этой мыслью король Иудеи уснул – там же, в кресле.

В следующие дни Менаше никак не мог сосредоточиться на расчётах,