Жизнь женщины в Средние века. О чем молчат рыцарские романы? - [64]

как к храму, шел народ.

5

Эпохи – рыхлые тела,

смола сосновая.

Листает океан себя,

и вдруг по-новому.

На берегу возник янтарь —

алхимия.

Но назови теперь меня

по имени.

В смоле веков,

не в янтаре

плененная.

Крещеная душа моя,

крещеная.

В ней только свет,

и он вовек не меркнет.

О, неужели, нас и Он отвергнет?

В нас столько света и любви,

мы остальное пережгли,

мы пережили и затем

костры в ночи даруем всем.

Чтобы могли держаться света

до солнца или той звезды…

Мы не ушли, мы рядом с вами,

стихами сердце вознесли

и в души проросли цветами.

Так не избегнешь ты любви,

что дремлет от начала мира

в твоей крови.

Что из тебя лавиной хлынет,

что все сметет, и все отринет.

И не позволит позабыть,

порвать связующую нить.

И клятвы наши роковые. —

Промолвил Джауфре Рюдель. —

– Но, да простит меня собранье,

венчанье ждем мы, то не тайна,

но до сих пор не всех гостей

представили на этом вече.

А вечность прячет наши встречи.

И новый шанс – в раскладе звезд,

что Бог зажег и черт нанес.

– Жиро де Борнель,

помолись за всех нас —

так молвил де Пейн,

до земли поклонясь. —

Ведь знают Гасконь,

Лангедок и Прованс,

как ты помогал их церквям,

и не раз.

Ты ладно слагал,

точно латы ковал.

Точеный твой слог,

как хороший кинжал.

Умел ты дружить

и грешить не успел.

Удел твой спокойный —

крестьянский надел.

Ты не был женат,

но запомнят века —

Жиро де Борнель —

это мастер стиха.

– Так будь же сейчас

посаженным отцом,

нам другом и братом,

так стань нам гонцом.

Заступником к Богу,

Посредником в ад,

горят где костры,

точно алый закат.

Так вымоли, выкупи

души друзей.

Пусть наши слова, как заветный елей,

мы смерть побороли,

и вечность в загоне,

кобылка лихая,

несет, не стихает

чечетка копыт.

Не забыт, не забыт.

6

Гийом де ла Тур Перегорский жонглер

поднялся из тьмы, точно ей был рожден.

– Я видел звезду, и познал боль утрат.

И ад я прошел на земле, как солдат.

Любил, был любим и мечтал в один день

пред Богом предстать с ней.

Но страшная тень похитила счастье.

Заснула, мертва? – Не знал я.

И стужа носила слова пустых заклинаний,

бессвязный поток.

Жесток был мой жребий,

никчемных поверий отверг я советы,

но друг мне помог,

нашел верный способ

пред сном каждый вечер

Молитву Христову читать сотню раз.

А Бог каждый вечер,

небесные свечи по небу расставив,

ходил мимо ставень.

Ни разу ко мне не зашел.

Болели глаза, весь псалтырь и молитвы

читал я, теряя заветную нить,

и плавали блики, и тени великих

со мною пытались о чуде молить.

Но не было чуда, впустую все, даром

я душу растратил и сердце извел.

Год в муках прошел,

лютня грохнулась на пол,

и смерть мне явила божий престол.

Рыдали прекрасные дамы,

и мгла молила принять, что она забрала.

Но Гуго де Пейн лишь руками развел, —

престол лишь для тех, кто был свыше рожден.

Страдание – скульптор великий, певца

резцом создавал для благого венца.

Но дама его… – на полслове умолк.

– Я в толк не возьму, – Пейре вышел вперед,

ни Бог вас, ни черт ни за что не поймет.

В раю ждут его, но нет места жене

по мне, это подло и лживо вдвойне.

И если на небо ей доступа нет,

так я уступлю, есть же внутренний свет,

поэт и во тьме не утратит огня.

Пусть будут вдвоем и запомнят меня.

– Была история одна, достойная пера,

я изложу ее сейчас, не будем ждать утра. —

Борнель с Видалем рядом встал. —

Раз трубадур прогневал даму

и изгнан был с двора любви,

так стал он жалким, грустным самым,

забросил радости свои.

Тогда друзья пошли просить

простить, вернуть расположенье

поэту. Редкое везенье,

кому дано без слез любить.

Сказала дама: – Я прощу,

коль, преклонив свои колени,

сто трубадуров и их дам

падут теперь к моим ногам.

Я возвращу расположенье

и впредь позволю наглецу

слагать любовные кансоны,

любить и вечно прославлять,

мой кроткий нрав, как благодать.

– А я подумал, может, нам

теперь пасть к Господа ногам,

и умолить простить хоть их

одних.

7

Кем свиты мои свитки,

свитки мертвого моря

с ветром не спорят,

летят.

Кем спеты списки

имен героев,

свечой на ветру горят.

Кем вскрыты вы,

темные реки тайны?

И рыбой об лед

бьется, мечется грешник

пред полыньей предвечной.

Но час пробьет.

Когда уйдете вы, останусь с кем, кого

любить, кого признать?

И трудно делать вид,

не видят что глаза и жизнь не бьется.

Когда уйдете вы,

мне память разбирать, как дедовский сундук,

авось чего найдется.

Мне образы жемчужины на нить

нанизывать.

И мне писать портреты,

и может быть, дано будет родить

потомка Синклеров. Не говоря об этом.

Ах, лучше бы меня с собой они

забрали, в бесконечной круговерти

я вечный странник, мне дано судьбой

идти вперед, плащом касаясь смерти.

И снова начинать почти с азов,

и снова клясться вечною любовью,

и снова находить у изголовья

кансоны, от которых стынет кровь.

Когда вперед, как стрелы с тетивы,

слетите вы, а я одна останусь.

Пейре Видаль мне подал руку.

– Смотри, опять Его звезда

бредет сквозь мрак ночи по небу. —

Он показал на огонек. —

– Но не пугайся, тамплиеры,

хранители и тех дорог,

звезду уставшую проводят.

По небу кони часто ходят,

пасутся среди облаков,

а после вниз на переков.

Как рад тебя узнать,

уста не в силах выразить,

разить могу я словом,

но тебя принять мне должно

и простить.

Прости, что не прошу любви.

И не позволю позабыть

чудесной ночи волшебство,

и посветить, и посвятить.

Открыться, тайной поманить,

и бросить снова, и уйти.