Жизнь замечательных времен, 1970–1974 - [3]

Между тем начало года принесло новые неприятности для Александра Твардовского. Весь предыдущий год продолжалось давление с самого верха на него лично и на возглавляемый им журнал «Новый мир», и слухи об отставке Твардовского все сильнее распространялись в обществе. Как напишет позднее историк Р. Медведев: «Новый мир» именно в 60-е годы стал не просто лучшим, но и любимым журналом прогрессивной части советской интеллигенции и читающей публики. Этот журнал завоевал свой огромный авторитет не только высоким качеством журнальных публикаций, но и своей верностью линии XX и XXII съездов, исторической правде. Вести легальный журнал в трудных условиях второй половины 60-х годов без всяких компромиссов было невозможно. Но уступки «Нового мира» были минимальными, а достижения — максимально возможными для условий тех лет. Журнал пользовался наибольшим уважением и среди друзей СССР за пределами нашей страны, с его деятельностью связывались надежды на оздоровление общества. Но именно такой журнал вызывал неприязнь и вражду как партийной бюрократии, власть и влияние которой становились все более сильными, так и наиболее консервативной части нашего литературного мира в целом и литературного «начальства» в частности…»

Если «Новый мир» стоял на одном полюсе человеческих воззрений, существовавших тогда в советском обществе, то такие журналы, как «Октябрь», «Молодая гвардия», с их ярко выраженным консерватизмом, славянофильством, — на другом. Именно вокруг этих изданий группировались так называемые антизападники, сталинисты. Например, осенью 69-го свет увидел программный роман главреда «Октября» Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?», который явился открытым и предельно грубым вызовом всем тем, кто выступал против сталинизма, против реабилитации Сталина, за демократизацию и обновление советского общества. Как пишет все тот же Р. Медведев:

«Такого не просто сталинского, но и откровенно черносотенного романа в нашей литературе еще не было. Борьбу со сталинизмом Кочетов прямо считал результатом происков американского империализма. О Сталине он писал как о лучшем из большевиков, революционеров-марксистов, который хорошо подготовил СССР к войне и уничтожил «пятую колонну» в партии. Кочетов высказывал крайнее недовольство советской молодежью, которая якобы слишком беспечна и преклоняется перед западной модой. Главный положительный герой книги — писатель Булатов, в котором нетрудно узнать самого Кочетова. А для Булатова главным положительным героем советской истории является Сталин. Булатов горячо защищает Сталина и в беседе со своим сыном. С откровенной злобой говорят «положительные герои» романа Кочетова о временах Хрущева. Кончается роман сценой, где бывший русский аристократ, он же эсэсовец, воевавший против СССР и вывозивший для Розенберга из России произведения искусства, принявший теперь итальянское гражданство и итальянскую фамилию — Карадонна, неожиданно проникается любовью к Советскому Союзу и произносит патриотические речи перед сыном «ученого» Зародова — Генкой, которому и задает вопрос «Чего же ты хочешь?», ставший заголовком романа…»

Если роман Кочетова стал своего рода гимном сталинизма в СССР, то гимном антисталинизма можно смело назвать поэму Александра Твардовского «По праву памяти», которая была написана им чуть раньше, однако по цензурным соображениям никак не могла найти себе путь к читателю (в отличие от романа Кочетова). В итоге в конце 69-го поэма была опубликована на Западе в издательстве «Посев». И хотя сам Твардовский своего разрешения на это не давал, однако теперь на родине ему грозили серьезные неприятности.

4 января Твардовский приехал домой к своему заму по «Новому миру» Александру Кондратовичу, чтобы обсудить эту проблему. Последний описывает это так: «А. Т. приехал ко мне, сел и очень серьезно посмотрел на меня — глаза в глаза. Я даже чего-то испугался. Он сказал:

— Ну, что же, новый год начался, я принял решение: надо и жить по-новому. Я думаю вот что: надо ставить вопрос о поэме. Я решил твердо и говорил уже с Воронковым (секретарь правления Союза писателей по оргвопросам. — Ф. Р.). Сказал, что секретариат фактически уклонился от обсуждения поэмы, но надо сейчас обсуждать, я не хочу, чтобы обо мне потом говорили, как о Солженицыне: у него, мол, произведения печатаются за границей. И вы знаете, что Воронков ответил мне на это: «Но чего же обсуждать: ведь поэма действительно напечатана за границей». Говорит, во Франции, но он что-то путает. Во Франции — значит, в переводе.

Я сказал, что слышал от Эмилии: поэма опубликована в «Посеве», но не знаю, издательство это или журнал. (Потом Лакшин сказал: издательство.)

А. Т., удивленно: — Может быть. Я спросил Воронкова: опубликована в отрывках? Нет, полностью. Но тем более тогда надо обсуждать. И чего же он молчал? Мог бы поздравить меня в Новый год. А то молчит. Как они хотят все замять, как желают спокойной жизни.

Я заметил, что да, желают, но если дело коснется санкций, то тот же Воронков отдаст А. Т. на растерзание. И напомнил, что для меня до сих пор остается загадкой поздний вечерний звонок Воронкова мне, когда он неожиданно начал расспрашивать меня о том, как живет Солженицын, как обстоит дело с «Раковым корпусом», не нуждается ли он в деньгах и не стоит ли заключить с ним договор. Потом еще несколько дней ворошение, и Воронков снова звонил мне, и мы заключили с его одобрения с Солженицыным договор, сдали в набор часть романа. И вдруг все заскрипело и повалилось набок. Почему так действовал тогда Воронков, ничего не делающий по своей воле? До сих пор это загадка для меня. Кто-то и что-то за этим стояло…