Жизнь замечательных братьев - [4]

Утро ворвалось в затуманенное алкоголем сознание вместе со странными дребезжащими звуками. Глухо ругаясь, Раба разлепил веки, нашарил палочку и послал себе в висок Отрезвляющее. Напротив него за столиком сидел Антонин – положив ногу на ногу, он настраивал гитару.

— И тебе доброго, — буркнул Рабастан, откидывая колючее одеяло и раздраженно косясь на Долохова. – Что это такое? Зачем?

— Да так, — беспечно цокнул языком Тони, проверяя противно звеневшую струну, — я тут покумекал, как бы тебе деньжат заработать… Ты ведь неплохо поешь, да? Я слышал – неплохо.

— Ну и что? – с подозрением спросил Лестрейндж.

— Бери вот, учи наизусть – душевные песни, — Антонин кивнул головой на стол, с которого в руки Рабастану полетело несколько листочков пергамента. – Я сам сочинил; когда писал, слезы на глаза наворачивались.

— «Вдоль по Дрянн–аллее», «Постой, паровоз»… это какой паровоз – Хогвартс–экспресс, что ли? «Очи черные», «Лесной олень» — нет, оленя не надо! – запротестовал Рабастан. – И вообще, зачем мне эти песенки?

— Учи! – отрезал Долохов; струна под его пальцами натянулась и лопнула.

Алекто опустила палочку, и пакеты с покупками (мясо, овощи и зелень – в одном, тритоньи глаза, законсервированные слизни и толченые тараканы – в другом) плюхнулись на тротуар. Сняв с головы грязный платок и вытирая им вспотевшее лицо – день выдался на удивление жарким – Пожирательница заметила возле перекрестка какое‑то скопление людей. Наделенная нездоровым любопытством, Алекто подхватила сумки и заспешила вперед, локтями расталкивая мешавших ей прохожих. Мало ли – может быть, бакалейная лавка удосужилась в кои‑то веки устроить скидку? Из толпы возле перекрестка доносилось надтреснутое бренчание и заунывное пение. «А у мужика приятный голос», — отметила про себя Алекто, бесцеремонно отпихивая зевак. – «Только что ж он так душу надрывает?»

— Постой, паровоз, не стучите, колеса! Кондуктор, нажми на тормоз–з‑за–а–а!! – выл кто‑то баритоном; пожилые ведьмы в толпе не стеснялись ронять на мантии слезы, а в брошенную на тротуар шапку – кнаты и даже сикли. Пожирательница полезла в карман за мелочью, но тут колдун перед ней посторонился – Алекто обомлела и застыла с открытым ртом.

— Я в Хогвартс дека–а–ану с последним приветом…

— Э–э–э… кх–х–х… – только и смогла выдавить Алекто; она даже не заметила, как из сумки исчезли сначала маринованные слизни, а потом и толченые тараканы.

— Спешу показаться на глаза–а–а–а!!

— О–о–ох–х–х… – выдохнула Пожирательница, как ошпаренная выскочив из толпы. Воровато озираясь, она свернула в тень переулка и дезаппарировала.

— Ты с ума сошел?!! – гремел на весь замок Родольфус; палочка в его воздетых к потолку руках полыхала багровым пламенем. – Какой позор!! Что мы теперь будем делать? Салазар великий, да это хуже Азкабана!!

— Ну что ты разорался? Всего пара песен, и уже куча денег! – ухмыляясь, оправдывался Рабастан.

— Никогда! Никогда Лестрейндж не протягивал руки!!

— Ты же сам сказал…

— Я не имел в виду попрошайничество!

— Я не попрошайничал! Я заработал это честным творческим трудом! – вдохновенно парировал младший брат.

— Все… все, у меня сейчас откажет сердце, и я умру. Все, Раба, ты меня довел. Отправляйся в свою комнату, и чтоб духу твоего… в моем кабинете… не было… Ох, Беллочка! – застонал старший Лестрейндж, опускаясь в кресло. – Я этого не переживу! Накапай мне, пожалуйста… то, что Северус принес, в верхнем ящичке…

Беллатрикс засуетилась и разбила несколько склянок.

Тем временем Рабастан наверху раскрыл чемоданы и с довольным видом левитировал свои вещи обратно в шкаф, на котором уже устроился не менее довольный Цыпа. Вернув все на свои места, Раба прямо в сапогах рухнул на кровать и достал из кармана сложенный вчетверо листок. Пробежав глазами текст, младший Лестрейндж усмехнулся и взмахнул волшебной палочкой.

— Была песенка про оленя, а стала… – в листок ударила синеватая вспышка, — песенка про Поттеров…

И в уютных снах, какие снятся только после возвращения домой, Рабастан летел над крышами Хогсмида верхом на крылатом коне, бренча на старинном греческом инструменте, а вокруг толпы восхищенных дементоров бросали в воздух пригоршни галлеонов и тритоньих глаз…

Детство

«Жил–был король Пер Скверный,

Зазнайка и заика.

Нечесаный, немытый,

Он к людям выходил.

— Фу, как нехорошо! – проговорил Софус».

Синкен Хопп, «Волшебный мелок»

Поздним летом тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, незадолго до того, как ученики Хогвартса кто со вздохами печали, а кто с возгласами радости принялись готовиться к новому семестру, в гости к Родольфусу Лестрейнджу, студенту четвертого курса Слизерина, приехал его товарищ по переписке – некто Антонин Долохов из Дурмштранга. Корреспонденция между молодыми людьми завязалась после одной интересной статьи в подпольной темномагической газете; статью эту, написанную заключенным впоследствии в Азкабан дядюшкой Долохова, Руди ночью прятал под подушку, а днем всюду носил с собой. От многосуточных перелетов сова старшего Лестрейнджа страшно исхудала и в конце концов сдохла, рухнув с посланием молодого Долохова на слизеринский стол – студенты только что сели завтракать. После этого инцидента Руди решил пригласить товарища погостить.